Разговоры с Гете. Иоганн Петер Эккерман
с настоящим мастером. Неизмерима польза от этой встречи.
Чему только я не научусь от него этой зимою, как обогатит меня общение с ним, даже в часы, когда он не будет говорить ни о чем значительном! Он сам, его близость формируют мой дух, даже когда он ни слова не произносит.
В чем задачи современного поэта
Вторник, 21 октября 1823 г.
Вечером был у Гёте. Мы говорили о «Пандоре». Я спросил, можно ли считать эту поэму завершенной, или же у нее существует продолжение. Он сказал, что больше у него ни слова не написано, потому что первая часть так разрослась, что вторая показалась ему уже излишней. А поскольку написанное можно, собственно, рассматривать как целое, то он на этом и успокоился.
Я сказал, что лишь постепенно, с трудом пробивался к пониманию этого сложнейшего произведения и читал его так часто, что, можно сказать, выучил наизусть. Гёте улыбнулся и сказал:
– Охотно верю, там все как бы накрепко заклинено.
Я признался ему, что меня не совсем приятно поразил Шубарт, которому вздумалось утверждать, что в «Пандоре» объединено все, о чем по отдельности говорится в «Вертере», «Вильгельме Мейстере», «Фаусте» и в «Избирательном сродстве»; ведь такая его концепция делает всю поэму более непостижимой и непомерно трудной.
– Шубарт, – отвечал Гёте, – иной раз копает слишком глубоко, но при этом он хорошо знает свое дело и судит достаточно метко.
Мы заговорили об Уланде.
– Когда литературные произведения, – сказал Гёте, – сильно воздействуют на публику, я всегда думаю, что это неспроста. Раз Уланд пользуется такой популярностью, то должны же у него быть недюжинные достоинства. Сам я о его стихотворениях судить не берусь. Я с наилучшими намерениями взял в руки его томик, но сразу же наткнулся на множество таких слабых, унылых стихов, что дальше мне читать уже не хотелось.
Когда же я заинтересовался его балладами, то понял, что это истинный талант и что слава его небезосновательна.
Я спросил Гёте, какого рода стихосложение он считает предпочтительным для немецкой трагедии.
– В Германии, – отвечал он, – на этот счет трудно прийти к единодушию. Каждый пишет, как ему вздумается и как это, по его мнению, соответствует теме. Наиболее достойным стихом был бы, пожалуй, шестистопный ямб, но для немецкого языка он слишком длинен; не располагая достаточным количеством постоянных эпитетов, мы обходимся пятистопником. Это тем более относится к англичанам из-за обилия односложных слов в их языке.
Потом Гёте показал мне несколько гравюр на меди; заговорив в этой связи о старонемецком зодчестве, он пообещал показать мне еще множество гравюр такого рода.
– В творениях старонемецкого зодчества, – сказал он, – нам в полном цветении открывается из ряда вон выходящее состояние человеческого духа. Тот, кто вдруг увидит это цветение, может только ахнуть, но тот, кому дано заглянуть в потайную, внутреннюю жизнь растения, увидеть движение соков