Дорога на Элинор. Павел Амнуэль
эта живет вовсе не здесь, не могла она здесь жить, не женское это было жилье и даже, возможно, не мужское, а какое-то присутственное, канцелярское, Терехов не сразу и понял, почему такая странная мысль пришла ему в голову. Усевшись – Жанна Романовна кивком показала ему на стул, – Терехов огляделся и увидел большой, черного дерева, старый письменный стол с двумя огромными тумбами и ящиками, наверняка заполненными никому не нужными бумагами, перед столом стояло кожаное кресло точно такого же цвета, что и куртка на Жанне Романовне – неизвестно, как подбирали цвета, если вообще это не было делом случая: то ли Медовая покупала куртку, помня о кресле, то ли кресло сюда приволокли, когда Жанна Романовна купила себе новую куртку…
Вдоль всех стен стояли книжные стеллажи – даже вдоль стены, выходившей на улицу, в простенке между окнами тоже стояли книги, много книг, новые и старые, на русском и на разных других языках. Можно было бы сказать, что это жилище московского интеллектуала начала прошлого века, но жилищем эта комната быть все таки не могла, потому что, кроме стола, кресла и двух стульев с высокими спинками, никакой другой мебели здесь не было, как не было и двери в соседнее помещение, которое могло бы оказаться спальней. Это был кабинет, причем заброшенный хозяином, редко посещаемый, судя по слою пыли на поверхности письменного стола. В середине зеленого сукна, впрочем, Терехов увидел яркий, свободный от пыли квадрат – что-то там недавно стояло, а потом эту вещь убрали, скорее всего, унесли совсем, потому что никаких других предметов в комнате больше не было – ни на полу, ни на подоконниках, а на полках ничего и поставить было невозможно, все было занято книгами от пола до потолка.
Жанна Романовна стянула с себя кожанку и осталась в темном закрытом платье, цвет которого (черный? темно-синий? серый?) определить было невозможно в свете всего лишь одной лампы, остальные четыре хотя и присутствовали, но были или вывинчены или просто перегорели, а заменить их никто не удосужился.
Женщина опустилась в кресло, и в двух шагах от себя Терехов увидел ее ноги в темных туфлях на низком каблуке. Надо было, наверно, что-то сказать, и лучше бы, конечно, начать разговор первым, чтобы перехватить инициативу, безнадежно, казалось бы, утерянную на улице, но слова рождались трудно, Терехов никак не мог сформулировать мысль, чтобы одной фразой и объяснить свое здесь появление, и выразить по этому поводу недоумение, и потребовать объяснений самому.
Жанна Романовна провела ладонями по волосам и сказала низким голосом:
– Вы убийца. Вы убили невинного человека.
Глава восьмая
Он оправдывался. Он оправдывался, как мальчишка, случайно запустивший мячом и разбивший оконное стекло. Терехов говорил быстро, глотал слова, на вкус горькие, как недозрелый лимон, а рожденные им фразы получались пресными, как вата, он хотел сказать этой женщине, которая неизвестно кем приходилась погибшему Ресовцеву, что выбора не было, каждый автор, оказавшись в подобном положении, поступил