Митьки. Владимир Шинкарёв
отметим, как приятен здесь «кораблюшечка» вместо набившего оскомину банального «кораблика».
Итак, ласкательные окончания появились также у глаголов, причем у всех глаголов (из редких зарниц митьковской лексики: «А не пора ли нам спатеньки?» Другого примера уже, пожалуй, и нет).
Можно смело предсказать, что вскоре ласкательные окончания появятся также у местоимений, деепричастий и герундиев.
Мощный драматизм речи митьков достигается перманентно-надрывной интонацией, частым употреблением абстрактно-жалостливых баек (см. раздел «О трагическом у митьков») и специфическим понятием о долге – скорее трансцендентном, чем реальном.
Митек не выполняет взятых на себя обязательств, чего от него, впрочем, уже и не ждут, но считает важным исполнение невысказанных желаний (ведь так и надо в любви – а митьки всех любят). Так как окружающим трудно не только выполнить, но и догадаться об этих желаниях, обида митька накапливается и драматизм речи возрастает.
Например, митек просыпается с похмелья один. Ему жарко и муторно, хочется, чтобы кто-нибудь зашел в гости и развлек его – но никто не приходит, не приносит ему пивка. Потерявший терпение митек звонит приятелю, кандидатуру которого он считает подходящей для сегодняшнего гостя:
– За что?! За что ты меня так?!
– А что? – пугается приятель.
– А что… – горько усмехается митек, – да ладно… Нет, все ж таки скажи, только одно скажи – за что ты со мной так?! Пусть, пусть я гад, западло – но так! Так-то за что меня! Я что – убил кого-нибудь? Ограбил?
– Митя, да что случилось?!
– А ты не знаешь, что случилось?!
– Не знаю…
– Почему же ты не мог один – один только разочек в жизни! – спокойно прийти в гости?!
О трагическом у митьков
Есть такие старые, навсегда закрывшиеся пивные ларьки. Наметанный глаз еще различит вокруг них следы недавнего оживления: слежавшиеся пласты окурков, там-сям пятна металлических и пластмассовых пробок, осколки зеленого стекла. Но сквозь плотно утрамбованную почву уже пробивается трава, черная пыль лежит на прилавке ларька, стекла разбиты, оттуда разит мочой.
И часто можно увидеть, как утром к этой могилке ларька по одному, по двое или по трое приходят некрасиво, неряшливо одетые люди и долго стоят здесь. Это в основном пожилые люди («Брали Берлин! – со слезами говорит митек-рассказчик. – Атакой, как Дэвид Бауи, – нет! Он не придет к такому ларьку!»).
– Или нет! – с ходу перестраивает повествование Д. Шагин (а рассказывает именно он). – Это бы еще полбеды! Ларечки-то… еще открыты! Только в них теперь… квас, а не пиво!
И вот приходят так… постоят… Один к ларьку подойдет, возьмет кружечку… кваса! Со вздохом посмотрит на нее (Митька, изображая все в лицах, смотрит на воображаемую кружку как очень грустный баран на новые ворота)… отопьет от нее… поставит обратно… вздохнет… подойдет к своим товарищам…
– А чего они стоят? Курят?
– Просто стоят! Ну подойдет так…
– Чего они собираются-то? Разговаривают?
– Да