Альянс. Валерий Горшков
там без меня. Теперь будем надеяться, что Синтия не пыталась таким образом подставить своего мужа. Хорошо спрятал?
– Насколько это было возможно, – бросил Хьюго, ощупывая промежность. – Как будто в штаны насрал.
– Спереди положи, господи, – нахмурился Маркус.
Хьюго запустил руку под ремень и переложил футляр. Его пах неестественно вздулся.
Они вылезли из автомобиля и оба потянулись, расслабляя напряжённые спины, но каждый по-своему.
– Знаешь, в чём разница между нами? – Маркус приоткрыл заднюю дверь, взял с сиденья кожаную папку и начал копаться в бумагах. – Я умею признавать свои ошибки, а ты ведёшь себя как капризный ребёнок. Но в одном ты отчасти прав. – Он достал ордер и извлёк его из файла. – Да, я уже пережил свои времена соперничества, сделал себя, достиг своей вершины, и единственный соперник для меня теперь – мой собственный возраст. Я не изменюсь. У меня есть дело, я должен его закрыть. Ты же создаёшь суету и доставляешь неудобства. Если думаешь, что мне есть дело до твоей карьеры, ты ошибаешься. Воспитывать тебя я так же не намерен. Можешь идти по головам, хоть силой добиваться раскрытия своих собственных дел, выдумывать рапорты и делать подлоги. Но раз уж нас с тобой поставили работать вместе, чему я рад не больше твоего, то в общих делах мы будем действовать по моим правилам, без недомолвок. Притуши на время свои амбиции, иначе старый бешеный пёс вгрызётся в твою глотку. – Маркус вплотную подошёл к Хьюго. – Ты всё понял, амиго?
Хьюго выпятил вперёд грудь и засопел.
– Вот и молодец, а теперь побыстрее шевели своей задницей… Насколько это, конечно, будет возможно.
28
Голдхабер сидел в глубоком кожаном кресле, твёрдо уперев ноги в пол и положив одеревеневшие руки на подлокотники. Во всей его фигуре было столько напряжения, что, казалось, выбей сейчас кто-нибудь из-под него кресло – он бы так и остался стоять на согнутых в коленях ногах, даже не заметив случившегося. Вряд ли бы он заметил и пожар, вспыхни тот вдруг в его кабинете. Внимание доктора поглотил стенной календарь. И чем дольше он смотрел на него, тем больше возрастали усилия, прилагаемые им для поиска ответа на вопрос, который он задал себе ровно десять минут назад: что происходило в этот день в прошлом месяце?
Это уже давно переросло умственную борьбу, теперь она превратилась в физическую, и Голдхабер, как ему ни хотелось сознаваться себе в очевидном факте, проигрывал в этой борьбе. Ответ на мучивший во всех смыслах его вопрос был ему известен, вот только он не мог его озвучить. В памяти дикой сворой проносились сотни каких-то «бездомных» воспоминаний, потерявших ошейники с адресами своего проживания. Доктор знал, чем было заполнено воскресенье прошедшей недели, помнил, чем занимался в воскресенье две недели назад, не без труда восстановил события воскресенья трёхнедельной давности, однако даже не надеялся вспомнить, ни что он делал в воскресенье четыре недели назад, ни чем занимался двадцать шестого мая.
Взгляд Голдхабера непроизвольно скользнул назад по