Завещание Шекспира. Кристофер Раш
вселяются новые жильцы, так что старым надо съезжать, понятно? Нынешние что-то загостились.
– Да он был весельчак!
Выселенные кости он свозил в склеп и сваливал на верх лежащей там кучи, которая выглядела как поленница, разметанная бурей. Должно быть, до того старика были другие могильщики, и там собралась целая гора костей, армия трупов, готовых прогреметь костями, как только Бог провозгласит Судный день. В тысячный раз ноги вели меня к этому ужасному строению, но я делал каждый шаг вопреки своему желанию. Мои глаза приближались к ржавой железной решетке.
– Странное у тебя было пристрастие!
Тебе пять лет, и на тебя, как огромные черные изюмины в пироге, уставились черные глазницы, но только от них разит землей.
– Разумеется.
Смерть казалась такой будничной, совершенно лишенной метафор.
– Ты же только что сказал «изюмины в пироге»?
Понимаешь, никаких щадящих аллегорий искусства или приукрашивания Писания. Представление о смерти как о сне, где спящие и мертвые – просто иллюстрации, – это как целительный бальзам для измученного рассудка, как ванна для утомленного путника. Неизвестный край привлекателен тем, что его можно изучать, по нему можно путешествовать.
– Уж очень утомительно. Ванна и бальзам гораздо лучше.
Даже вечный холод кажется более сносным.
– Его ведь всегда можно исцелить неограниченным запасом монашеского бальзама и вина.
Но в склепе ничего этого не было, Фрэнсис. В нем Король Ужасов был сведен к куче смертного утиля, где разные поколения были перемешаны в невероятной неразберихе. Трудно себе представить, что эти пожелтевшие ноги когда-то скакали верхом на горячих жеребцах, пришпоривали их во время битвы или раздвигались, чтобы обвиться вокруг движущихся бедер любовника…
– Так-так, поосторожнее!
Невозможно было даже сказать, какого пола они были и какой пол предпочитали. Эта куча наглядно показывала, чем на самом деле был человек.
– И пугала тебя до смерти.
Я умирал тысячью смертей у двери склепа, представляя по другую сторону решетки себя в груде костей, которые там с презрением запрет зловонный могильщик.
«Теперь они и яйца выеденного не стоят», – говорил он.
– Еще одна яркая метафора.
И мой череп он отшвырнет в сторону, как те, которые на моих глазах выбрасывал из земли. Они катились по дерну. «Не стоят и выеденного яйца, милорд!»
– Эти слова, без сомнения, сопровождалась непристойными звуками. Вряд ли он тебя стеснялся.
Тот могильщик будет жить вечно и переживет меня. Он был олицетворением Смерти, с киркой, лопатой и хлебом с беконом на завтрак.
– Прошу, не напоминай мне о беконе!
Он не мог умереть. У него было слишком много работы.
Помню, как однажды я стоял, сжимая решетку и просунув нос между прутьев. Мои изумленно расширенные глаза глядели в черные глазницы черепов, а этот урод подкрался сзади и притиснул меня к решетке, да так, что ключ почти воткнулся мне в ноздри. Он пригрозил