Петербург: неповторимые судьбы. Город и его великие люди. Николай Коняев
Говоря о погоде, я увидел, что наследник устремил взгляд свой на луну, и, при полном ее сиянии, мог я заметить, что глаза его наполнялись слезами, и даже текли слезы по лицу».
О чем думал в эти минуты Павел? Может быть, вспоминал, как везли его, восьмилетнего, ночью на 27 июня 1762 года из Петергофа в Зимний дворец?
Или вспоминал грохот орловских сапог 9 июля 1766 года, когда он, Павел, забился в темную каморку, чтобы не принимать участия в праздновании годовщины восшествия матери на престол, а Орловы начали обыскивать дворец и парк? Или думал он о сне, который минувшей ночью приснился одновременно и ему, и великой княгине?.. Павел чувствовал в этом сне, что некая невидимая и сверхъестественная сила возносит его к небу. Он часто просыпался, засыпал и опять просыпался от повторения этого же сновидения… Приметив, что великая княгиня не спит, Павел рассказал ей о своем сновидении и узнал, что и она то же самое видела во сне и тем же самым была несколько раз разбужена.
Перебросившись несколькими французскими фразами с Федором Васильевичем Ростопчиным, Павел приказал ехать дальше. Дорогой беспрерывно встречались посланные из Петербурга курьеры, они разворачивались назад, и теперь за каретой следовала длинная свита саней.
Вечером около девяти часов прибыли в Зимний дворец. Великие князья Александр и Константин встретили Павла в мундирах своих гатчинских батальонов. «Прием, ему сделанный, был уже в лице государя, а не наследника», – пишет Ф. В. Ростопчин.
Павел сразу же прошел к умиравшей матери, которая все еще лежала на полу.
Расспросив медиков, есть ли надежда, и получив отрицательный ответ, Павел приказал поднять мать на кровать и прошел с супругою в угольный кабинет, прилегавший к спальне Екатерины, где она незадолго до этого пила кофе и обдумывала, как составить указ об отрешении Павла от наследования престола.
Всю ночь Павел безвыходно провел во внутренних покоях императрицы, призывая в угольный кабинет тех, с кем хотел разговаривать.
Вызванные должны были проходить через спальню, где все еще шумно дышала императрица. Лицо ее было искажено то ли болью, то ли бессильной злобой. В кабинете тоже слышно было «воздыхание утробы» и хрипение умирающей Екатерины. По временам из гортани ее извергалась темная мокрота.
В угольном кабинете той ночью Павел принял Аракчеева, прискакавшего, по его приказанию, вслед за ним из Гатчины. Воротник Алексея Андреевича забрызгало грязью от скорой езды, и великий князь Александр Павлович, узнав, что Аракчеев выехал из Гатчины в одном мундире, не имея с собой никаких вещей, повел его к себе и дал ему собственную рубашку.
Следом за Алексеем Андреевичем в приемных Зимнего дворца начали появляться гатчинцы в своих непривычных для екатерининских вельмож мундирах.
«Тотчас все приняло иной вид, зашумели шарфы, ботфорты, тесаки, – писал Г. Р. Державин, – и, будто по завоевании города, ворвались в покои везде военные люди с великим шумом…»
Екатерина еще дышала, когда Павел приказал собрать и запечатать бумаги,