Жизнь есть сон. Педро Кальдерон де ла Барка
и лирических произведений; это намного больше, чем у Шекспира, и намного меньше, чем у Лопе де
Вега, но достаточно, чтобы навеки вписать имя Кальдерона в историю мировой литературы и театра.
Пьеса «Жизнь есть сон», которую можно считать художественным манифестом барокко и вершиной раннего творчества драматурга, сочетает в себе черты различных жанров – драмы исторической, философской, трагикомедии, ауто, драмы чести. Дата создания пьесы не установлена; мадридские зрители увидели ее на сцене в 1635 году.
Современному читателю непросто распознать в сюжете драмы события Смутного времени на Руси, однако нет сомнений в том, что основой для пьесы послужили эпизоды из российской и польской истории XVII века. Драматург мог почерпнуть сведения по этой теме из московских записок Антонио Поссевино[14] или романа Суареса де Мендосы «Эвсторхио и Клорилена: московская повесть» (1629), а также из пьесы Лопе де Веги «Великий князь Московский» (1606)[15]. Далекая, занесенная снегами Россия была для современников Кальдерона малознакомой, почти мифической страной, что делало ее более загадочной, чем знойная Африка или экзотический Восток. Однако характер событий Великой смуты, сама атмосфера гнетущего, напряженного ожидания политической развязки, горечь ускользающих надежд и предчувствие неизбежной катастрофы были мучительно знакомы испанцам, чья родина переживала один из самых трагических периодов своей истории. Кризис престолонаследия, смерть инфантов и королевы[16], массовое обнищание населения и повсеместно растущее недовольство правительством и церковью делало чуждую на первый взгляд славянскую тему близкой и понятной даже зрителям, которые никогда не слышали имен «Василий» или «Владислав»[17].
Кальдерон в своей пьесе дает очень свободную интерпретацию российско-польского эпизода, перенося акцент с исторической конкретики на аллегорический смысл описываемых событий. Принц Сехизмундо (в переводе Д. Петрова – Сигизмунд), в раннем детстве оказавшийся в темнице по приказу своего отца, напоминает одновременно и героя сказки[18], и персонажа христианской легенды[19], а наиболее образованным зрителям (или читателям) пьесы его история могла показаться художественным изложением платоновского мифа о пещере. Однако мысль, вынесенная в заглавие (и определяющая существование Сехизмундо и других персонажей драмы), была понятна любому современнику Кальдерона без дополнительных комментариев и параллелей, поскольку отражала доминирующее умонастроение это сложной и трагической эпохи. В этом смысле Сехизмундо был барочным аналогом средневекового «Всякого человека»[20]. Кому из зрителей пьесы не приходилось в одночасье терять все, что было важно и дорого в этой жизни, кого не коснулись стремительные и зачастую непредсказуемые перемены в финансовом, общественном, семейном положении, кто не страдал от ударов переменчивой судьбы, невольно вторя герою пьесы: «Что наша жизнь?
Одно
Поссевино (1534–1611) был известным проповедником, путешественником и дипломатом, а также первым иезуитом, посетившим Москву. Отразил впечатления от своей поездки в путевых записках («Московия», 1586).
Кальдерон обращался к творчеству своего предшественника и в других случаях – например, при создании пьесы «Саламейский алькальд» (1645). Одноименная драма была написана Лопе де Вега по мотивам реального случая, произошедшего в эстремадурском селении.
Король Филипп IV (1605–1665), покровитель Кальдерона и большой любитель театра, был женат дважды. Из его восьмерых детей, родившихся в первом браке, совершеннолетия достигла лишь младшая дочь, Мария Терезия. Король и его подданные возлагали свои надежды на принца Бальтазара, пятого ребенка и первого сына Филиппа и Изабеллы, однако он умер в возрасте шестнадцати лет. Овдовев, король женился на невесте своего умершего сына, Марианне. Двое из пяти их детей пережили младенчество, однако принц Карл, ставший преемником своего отца на престоле, страдал от многочисленных болезней, в том числе душевных, и в народе слыл «заколдованным» и «одержимым».
Вероятнее всего, прототипом Басилио (в переводе Д. Петрова – Василия) из пьесы Кальдерона был Василий Шуйский (1552–1612). Образ Астольфа, возможно, восходит к фигуре короля Польши Владислава IV (1595–1648), который при поддержке московского правительства и бояр попытался овладеть русским престолом и был провозглашен царем в 1610-м, хотя на царство не венчался и фактическим монархом так и не стал.
В фольклоре тема изоляции царских детей, помещения их в темницу и окружения запретами составляет ядро обширной группы сказок. Антропологи и этнографы объясняют этот мотив представлением о монархе как об особом существе, посреднике между миром смертных и богами. У разных народов список табу, окружающих правителя или его детей, включает запрет на выход из дворца, на общение с подданными напрямую, требование не касаться земли (отсюда образ башни, присутствующий и у Кальдерона).
История о Варлааме и Иосафате, которую считают христианским пересказом жизнеописания Будды, повествует об индийском правителе Авенире, получившем предсказание, что его единственный сын Иоасаф примет христианство. Чтобы избежать этого, царь заключает своего наследника в построенный специально для него дворец. Оказавшись за его пределами, принц видит царящие повсюду страдания и смерть и под влиянием проповеди отшельника Варлаама обращается в христианство, отрекается от престола и уходит со своим наставником в пустыню. Лопе де Вега переложил этот сюжет в драматическую форму.
«Всякий человек» – средневековое моралите (аллегория в драматической форме), повествующее о раскаянии грешника. Главный герой пьесы (Everyman, Всякий человек), встречает Смерть и пытается найти себе компанию для последнего путешествия (Дружбу, Родственные связи, Знание, Процветание), однако осознает в итоге, что ходатайствовать за него перед Богом будут только его благие дела. К аналогичному выводу приходит Сигизмунд в пьесе: «Но будь то правда или сон, // Творить добро – вот наш закон» (III, 4).