Конец мая. Анна Сулацкова
городе всего сто двадцать пять тысяч жителей, вдоль извилистой дороги стоят старые дома, и бетонные заборы, из-за которых торчат самолетные хвосты. Обычный провинциальный город Подмосковья.
Я сворачиваю на неосвещенную дорогу. Отцовский старенький «Шевроле» подпрыгивает на каждой выбоине. Вокруг восьмиэтажной панельки разбросан мусор, огромная свалка в жилом секторе притягивает бездомных со всей округи. Один из них прямо сейчас копошится в куче, разгребает ее руками, и пытается найти что-нибудь съедобное. Стая собак разорвала пакет, и теперь растягивает содержимое по земле.
Подъехав к дому, я глушу мотор, но не спешу выходить. Неторопливо пью свой остывший кофе. Смяв бумажный стаканчик, выбрасываю его в мусорной бак и только потом направляюсь в сторону дома.
Дверь подъезда была сорвана с петель какими-то хулиганами, и кто-то прикрыл проем от ветра деревянной задвижкой. Я вхожу внутрь, разрисованные матерными надписями стены сразу бросаются в глаза. Железные перила погнуты, отсутствие поручней делают каждый подъём небезопасным, но это никого не волнует.
Споткнувшись о бутылку, я чертыхаюсь вполголоса и поднимаюсь на пятый этаж. Лифт не работает несколько месяцев. Воняет кошачьей мочой, и с каждым лестничным пролетом становится отчётливее. Я зажимаю нос рукой и, перешагивая через две ступеньки, быстро оказываюсь на шестом этаже.
Обтянутая тканью дверь выглядит потертой, местами обшивка оторвалась, из дыр торчит поролон. Из квартиры не доносится ни звука. Я осторожно переступаю порог и оказываюсь в темном коридоре. Тянусь к выключателю, раздается глухой щелчок, свет мигает и тут же гаснет.
Стараясь не шуметь, прохожу внутрь и прикрываю за собой дверь. Я бегло осматриваюсь: мамина обувь стоит на полке, отцовские ботинки валяются на полу, рядом со стопкой газет, пустые бутылки разбросаны по комнате. Я наклоняюсь и собираю их в пакет, намереваясь выбросить.
В воздухе витает запах перегара, застарелого пота и чего-то кислого. Я морщусь, никак не могу привыкнуть к этому. После ночных гуляний, родители обычно до вечера не поднимаются с дивана, но гостиная пуста.
Я спешу на кухню, и надеюсь найти их там. Но вижу только немытые с вечера тарелки, которые были неаккуратно сложены в раковину и пепельницу полную окурков. Пепел лежит небольшой горкой. Тараканы барахтаются в серой массе, и разносят её дальше. Рядом стоят бутылка недопитой водки и две рюмки.
Окно настежь открыто, несколько залетевших мух сидят на столе, и перебирают лапками. Я закрываю его, и ощущаю смутное беспокойство. Я заглядываю в ванную, но и она пуста. В недоумении, двигаюсь в сторону своей комнаты, и начинаю злиться.
Это единственное место, куда им запрещено входить.
Как я и думал, родители лежат на моей постели, оба раздетые до нижнего белья. Они даже не удосужились застелить кровать.
– Какого черта, – рычу я, и рывком открываю шторы, – Я же просил, не входить сюда!
Никто из них не отвечает. Наверняка, опять ужрались в хлам.
Я подхожу к ним ближе, намереваясь высказать им все, что я думаю, но слова застревают