Трудно быть ангелом. Анна Шехова
страйкбольных соревнований в семь утра, и я уже была на ногах, ожидая его. В духовке зрела его любимая творожная запеканка: сладкий дух расползался по квартире.
Тим вошел в дверь, сбросил рюкзак и тут же, не снимая куртки, стиснул меня в объятьях. Его прохладные руки забрались под мой короткий красный халатик: я намеренно надела этот, а не длинный и пушистый – более подходящий для ноября, но меньше – для возвращения любимого мужа.
– Соскучилась? – прошептал он.
Я только кивнула, утыкаясь носом в его кашемировое плечо и прижимаясь еще крепче. В такие минуты мне хотелось врасти в него всем телом.
После завтрака мы сидели на диване в обнимку, но Тим все медлил, не снимая с меня халат. Он перебирал мои волосы, целовал лицо, но внутри его бродили, вызревая, какие-то свои мысли. Я видела это и ждала. Наконец он собрался:
– Мне нужно кое-что тебе сказать…
О, эту фразу хорошо знают все, кому приходилось грызть локти и подушки от досады! Отфильтрованные в нейтральном тоне слова – как сигнал аварии, выставленный на дороге.
Фраза, однозначно не сулящая ничего хорошего, предвещающая крах, бурю, грозу. Несмотря на кажущуюся мирность, это «кое-что» всегда прячет за собой длинный хвост.
Я только кивнула.
– Я занимался сексом с другой женщиной, – без обиняков признался он.
– Я почти догадалась, – ответила я. – Девица из твоей команды?
Я жадно надеялась, что он скажет «нет», и тогда это означало бы лишь короткий неприятный эпизод, интрижку выходного дня, о которой со временем можно будет забыть.
– Из моей.
Это грозило худшим. Несмотря на то что в груди уже начало саднить от впившейся занозы, мой разум быстро и четко просчитывал вероятности. То, что Тим не спешил просить прощения, говорило о готовящемся продолжении.
– И что же теперь? – спросила я, стараясь дышать ровнее.
Тим не сразу нашел слова, и я видела этот поиск на его лице: он, бедолага, пытался быть честным и не причинять боль, что априори невозможно.
– Мы много говорили с ней в поезде на обратном пути. Она боится как продолжения, так и окончания. А я… мне она очень дорога, по-своему. Она – чудесный добрый человечек, абсолютно не заслуживший боли.
«А я?! Я заслужила?!» – чуть не выкрикнула я, но вместо этого спросила:
– А чего же хочешь ты сам?
Ответ на этот вопрос дался ему не менее трудно.
– Пока не знаю.
Это был худший ответ из возможных. Не догадываясь об этом, он замолчал. Его лицо перекосила мучительная гримаса – ему было по-настоящему плохо, как человеку, зажатому в тиски между выбором и нежеланием выбирать. Мне стало по-настоящему жаль его, и от этой жалости собственные обида и боль притупились. Я провела ладонью по его влажным после душа волосам.
– Ты хотел бы продолжать с ней отношения, да?
– Не знаю… правда, не знаю… Да, пожалуй, если честно – хотел бы. Но я не хочу мучить тебя!
Он схватил мою руку и прижался к ней щекой.
– Как ты скажешь – так