«Я гибну, но мой смех еще не стих», или Сага об Анле Безумном. Книга первая. Сергей Николаевич Кочеров
за то, что она бросила мужа ради шатуна Торбьёрна. Поэтому обращался он с Гудрид, как с дворовой девкой, доведя ее до того, что она стала похожей на тень. Своего же внука Эйнар называл не иначе, как «медвежье отродье», и посылал на самую черную работу, словно в жилах Хельги не текла его кровь. Сын Торбьёрна с малых лет пас овец, убирал скотный двор, чистил котлы, питаясь объедками и засыпая под скамьей. От грязной, тяжелой и грубой жизни Хельги стал угрюмым и нелюдимым и не доверял никому, кроме матери, которая одна не жалела для него добрых слов.
Уже в отроках сын Торбьёрна Бойца превосходил силой и статью местных парней. Хельги не водил с ними игр, да они и не принимали его, но не давал себя в обиду. Однажды он переломал кости соседскому сыну, который был на две зимы старше, когда тот обозвал его мать дурным словом. Эйнар не выдал внука на расправу, но с тех пор начал его поддразнивать. Приятели бонда, слывшие разумнее прочих, говорили Ревуну, что де напрасно он сердит «медвежонка». Но, пока он был мал, Хельги переносил обиды от деда, как дворовый пес битье от хозяина.
Когда сыну Торбьёрна сровнялось пятнадцать зим, жизнь стала покидать Гудрид так же быстро, как прежде лишила ее света. Чуя близкую смерть, она призывала к себе Хельги и подолгу с ним беседовала. После этого люди стали примечать в нем сполохи гнева. Были и такие, кто упреждал Эйнара, что «медвежонок» готов сорваться с цепи. Ревун же со смехом отвечал им, что ему нет дела до мыслей «ублюдка Гудрид». А его дочь уже путала сон с явью, впадая в забытье, которое не могло отнять у нее только имена сына и мужа. В начале лета Гудрид умерла. Тело ее было сожжено на костре, а прах зарыт в землю, но над ним не был поставлен надгробный камень. Эйнар сказал, что, не будь Гудрид его дочерью, он велел бы схоронить ее там, где встречаются морская волна и зеленый дерн20.
VI
В середине лета, когда не стало Гудрид, ее отец Эйнар Ревун, еще не старый муж с густой гривой, припорошенной сединой, и бугристым, как кора сосны, лицом, угощал в своей усадьбе Гицура Окуня и других гостей. Сидя за одним столом, Эйнар и Гицур сначала обменялись новостями, а затем предались воспоминаниям. Оба сошлись на том, что если бы вороны не привели Торбьёрна в эти края, их дети жили бы в ладу и родили им внуков – лучшую отраду для стариков. Увидев в глазах Гицура слезы, готовые скатиться на его дряблые щеки, Эйнар кликнул Хельги. Ревун подумал, что ничто не порадует его друга больше, чем насмешки над сыном их врага. Когда Хельги явился, Эйнар велел ему подавать людям пиво.
Сын Торбьёрна сбился с ног, работая за троих, а гости, знай себе, попивают пиво, да его подгоняют. Они кричат Хельги, что хотя он по виду и взрослый парень, но по разуму, видать, еще молокосос, раз не знает, сколько пива нужно мужам, чтобы утолить свою жажду. Люди находят это занятие очень приятным, и каждый норовит вставить острое словцо. Посреди общего веселья воспрянул духом и Гицур Окунь, который крикнул юнцу, что его отец был проворнее в своем последнем бою. Много было также других насмешек и бранных слов, но ничто не могло вывести Хельги из себя. По его лицу ручьями стекал пот, грудь
Согласно древненорвежским обычаям так полагалось хоронить преступников.