Снова стать маленькой. Марина Тмин
бы ничего, если б хоть кто-нибудь
сумел бы их направить на адекватный путь.
вначале было слово, и слово было «бог»,
и бог создал Америку, но одолеть не смог.
Перуанские пляжи.
представьте Сочи без единого ресторана,
без магазинов, лавочек и таксистов,
только разруха, серость, пыль и бураны,
пеликаны да пустующая пристань.
вот вам – достовернейшая картина
перуанского побережья, хоть плачь, хоть смейся,
горы, бедность, пластиком заваленные равнины,
падай в холодную грязную воду и с веками слейся.
пройдись по улицам с фасадами обветшалыми,
приглядись, как люди живут, едят и общаются,
и собственные проблемы покажутся нелепыми, малыми
в сравнении с перуанским умением вести хозяйство.
Пунта дель Дьябло.
туристическая деревня, пустующая в несезон,
сосновый лес, подбирающийся к воде вплотную,
ни асфальта, ни супермаркетов, ни каких-либо модных зон,
только псы, нарушающие тишину ночную.
только крошка-причал с парой рыбацких лодок,
памятник неизвестному, неизвестно зачем поставленный,
невозможно вычислить ни страну, ни город, ни время года,
и время, тягучее, точно мазут расплавленный.
и вода – чуть дотронешься, сразу же сводит скулы
и закаты, яркие, пробивающиеся сквозь еловые лапы
и в любую погоду в воде – серферы и акулы,
и любое время – время любить и плакать.
Бесконечные города
в моем Берлине всюду звуки техно,
и молодость, и вечный шум шоссе,
и парки утром пьяные в росе,
и солнце падает на купол Рейха.
в моем Париже кислое вино,
Монмартр, Лувр, бедные кварталы,
сады, соборы, замки и вокзалы,
закрыть глаза и медленно идти на дно.
в моей мечте, в далеком знойном Рио,
все пьяно, весело, нелепо и смешно,
не жизнь – там карнавал сплошной,
и льются тонны ледяного пива.
в моем родном, названном в честь Петра,
уютно, громко и до слез знакомо,
все – часть меня, и все давно как дома,
мосты, рассветы, холод и ветра.
в моем Таиланде – золото и храмы,
в Ханое – грязно, в Лиме – суета,
такие разные, такие схожие места,
такие разные и вечные мы сами.
Стихотворение без конца.
чувства, к слову, застегиваются на зиплок,
чтоб никто не увидел, не уволок,
чтобы больше никто таких чувств не смог
раздобыть себе,
чтоб сидели все в зависти и злобе,
чтобы блюз вечерний на ржавой печной трубе,
чтобы город стал наконец тебе
хоть слегка родней,
чтобы нерв не пружинил, когда говоришь о ней,
чтобы не делалось тошно, если делается темней,
но ещё не горят фонари,
чтобы любовь проживала все тридцать три,
(а не три), как всем Бегбедер говорил,
закрывай свои