.
лекарства, чем оно.
Стоит принять лишь на пару микрограмм больше лекарства и при этом не успокоится, как твое тело обуревает острая шизофреническая боль, которая и словами то с трудом описывается. А заодно орешь все, что в голову придет.
– Я грешен!!! – Орал мой подопечный. – Да, я грешен! Святая инквизиция!!! Покарайте меня, ибо я согрешил.
Тут я сделал знак сиделке и она вышла. И позвала кой кого из наших сограждан. Точнее, тех самых граждан, которых он просил. Палач был среди их числа.
– Колите ему по одному кубику. Вот так. – продемонстрировал я палачу. Тот был смущен. Еще ни один медик никогда не указывал ему, как пытать его подопечных. Он весело хрюкнул и мастерски всадил священнику шприц. И попал аккурат в бедро, как я и указывал.
– Аааа… – заорал наш милый пройдоха не своим голосом. Я туда еще кой каких препаратов добавил. Этому я научился, пока лежал в психушке середины двадцатого века (пытался нелегально достать галоперидол в больших количествах и мне помогли легализовать свое устремление).
Это была сера. Самое мерзкое и действенное лекарство, которое мне только попадалось в руки. Боль вызывала она невыносимую.
– Я содомит! – заорал священник нечеловеческим ревом. Пытки продолжались…
– Демоны, – перекрестился палач и обратился ко мне. – Доктор, вы могли бы вколоть ему обезбаливающее? Убивать его нет смысла, он не лжет. Я в голову взять не могу, как можно под такими пытками солгать. Как вы думаете, – сказал он тихо-тихо, – он и вправду целовал Сатану в срамные губы? Просто я как-то не привык считать, что Сатана это женщина.
– Бредит, – только и отмахнулся я. Чума была в самом разгаре и мы уже трижды пили вино, настоянное на листьях коки. Чтобы просто не одуреть от смрадного запаха вспоротых бубонов и мертвой кошки (у палача тоже оказались кой какие убеждения на счет жертвоприношений).
Я зажег ароматическую палочку и отхлебнул из своей любимой фляжки немного очищенного бренди.
Откуда то со стороны кровати донесся тихий стон. Что – ж, по крайней мере мой приятель все еще жив. Негоже убивать собутыльников.
– Покайся сын мой, ты грешен, – торжественно произнес я своим самым замогильным тоном голоса.
– Да, я грешен, – донеслось с кровати. – Но я уже во всем покаялся и сейчас хочу спать!
– Да спи уже, спи, – отмахнулся палач. Мы с ним как раз играли в карты. Оба в своих профессиональных прикидах. Зрелище было феерическое. Нас заодно фотографировали скрытые камеры. Все для моего альбома с фотками.
На том мы и порешили. Священник во всем уже покаялся и выпорот. Не прилюдно, ну да и ладно. «Все равно загнется от чумы» – думал палач. «Все равно никому ничего не расскажет», с легким налетом садизма думал я, обкалывая несчастного самыми действенными и увы, самыми болезненными препаратами.
Клариссе я дал пару недель для того, чтобы она пришла в себя. Пораженного болезнью семьянина едва удалось спасти. Ну, это того стоило. Он еще долго извинялся за то, что избил мою помощницу.