Приключения майора Звягина. Михаил Веллер
потому что в сонливой флегматичности Комогена промелькнула какая-то мечтательная задумчивость.
Железо надо ковать из любого положения, но лучше все-таки пока горячо. Я наплел Комогену, что пишу диссертацию по определению ценностной ориентации в подростках пубертатного возраста и он интересен как экземпляр. Ставлю на нем опыт. Причем он имеет право в любой момент опыт прервать и больше не являться. А если опыт удастся? Тогда не исключено, что ты станешь другим человеком, но это твое личное дело, меня не касается.
И затеяли мы с ним эдакий семинар, эдакую сумасшедшую историко-психологическую игру в вопросы и ответы: а мог бы в принципе он, Комоген, стать императором, если бы родился Наполеоном Бонапартом?
Он вздыхает: «Способностей не хватает». – «Позволь, насчет способностей мы уже выяснили». Я разобрал карьеру Наполеона, как шахматную партию, и набросал одиннадцать пунктов на том самом листочке, который вывалился сегодня в таз с водой.
Комоген старательно переписал. Запись, как вы видите, не лишена аморальности. Но иначе, полагал я, такого тупицу не пронять: перечню сплошных добродетелей он бы не поверил; да таково и соответствие исторической истине.
Будущее показало, что я оказался прав, а лучше б было наоборот. В молодости не задумываешься о далеких последствиях…
За последующие пару недель я внушил ему, что ум умом, а учение – учением, и если человек получает двойки, это отнюдь не гарантия, что он глуп или не преуспеет в жизни. Ира снабжала меня примерами. Заодно с Комогеном я узнал, что математик Гаусс в школе слыл тупицей, юный Лев Толстой имел репутацию шалопая и бездельника, а Генри Форд был почти неграмотен.
Затурканные создания склонны в глубине души к абстрактному мечтанию: в грезах они всемогущи. Задача в том, чтобы мечта поманила явью и толкнула на реальные поступки. Пацан потянулся ко мне со страшной силой. Оно и понятно. Ни отца, ни брата, ни старшего друга у него никогда не было, а я с ним по улице гуляю, о жизни говорю, не лезу с нравоучениями, а главное – понимаю.
Первые перемены в нем заметила Ира.
– Он отчаянно стремится тебе подражать, – повеселилась она. – Щурится, челюсть выпячивает, обратил внимание? Брюки отутюжил, туфли надраил… И взгляд – не то опереточный герцог, не то верблюд, точно как ты.
Комоген встречал меня после лекций у институтских дверей и провожал до общежития: сорок минут в день. Идея императорства засела в его неокрепших мозгах, как гвоздь. Наши игры продолжались: мы сделали д'Артаньяна королем, причем д'Артаньян приобрел явственные черты Ришелье – расчетливость, коварство и неуемную жажду власти. Мы сделали Спартака властелином Рима, хотя этот властелин уступал в благородстве легендарному гладиатору. Разожженное воображение Комогена пока не опускалось до мелочей обыденной жизни. Ну, чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не впадало в спячку. Я мобилизовал Иркины возможности и достал на несколько дней «Государя» Макиавелли.
Учиться Комоген, однако, лучше не начал. Более