Багдад, до востребования. Хаим Калин

      Дорон Биренбойм вовсю резвился, если не баловался: раскручивал стоящий на столе глобус и, закрыв глаза, правой ладонью наугад стопорил. Тотчас растопыривал два пальца, большой и указательный, но, рассмотрев сегмент, то и дело хмыкал. От Дорона удача явно отвернулась, ибо за добрую дюжину попыток, казалось, был обречен забраться в нужный квадрат.

      На самом деле Дорон георулеткой не пробавлялся, как и не выбирал, точно бесшабашный юноша, маршрут на каникулы. В ближайшие полгода отпуск ему не светил, если не больше… Таким замысловатым способом глава оперслужбы испытывал свой ай-кью: воспроизводил в уме города из обнажавшихся регионов, притом что глобус – физический…

      Ему фатально не везло: выпадала одна северная Канады да русское Заполярье. Между тем в Западной Европе – от Вены до Эдинбурга – он помнил координаты любого провинциального центра. Дорон уже подумывал, не заложен ли в кривой удачи недобрый знак, когда, спохватившись, взглянул на часы. Вскочил на ноги и, словно ртутный колобок, выкатился из кабинета, крикнув помощнику в приемной:

      – Я – внизу!

      Биренбойм засеменил по коридору в сторону лифта и, сблизившись, нажал на кнопку вызова. Переминался в нетерпении с ноги на ногу, своим видом, пухлого коротышки-живчика, чем-то напоминая попрыгивающий, отскочивший от стены мячик.

      Лифт все не шел, застряв на верхних этажах. Дорон в сердцах топнул и устремился к лестнице. Вскоре зазвучали шлепки его обуви – «колобок» стремительно скатывался на цокольный этаж. Именно там, в полной герметике от внешнего мира, располагался кабинет директора, как и все прочие помещения «Моссада», табличкой не означенный…

      – Он ждет, – почти неприязненно буркнул секретарь, будто за опоздание. Между тем до назначенной на десять утра аудиенции оставалось две минуты.

      – Как всегда опаздываешь, Дорон… – отчитывал Моше Шавит, директор «Моссада», расхлябанность вовсе не подразумевая. В живущей по законам цейтнота Конторе так шутили.

      – А как иначе? Спешка – движок для ловли блох! – подхватил местный жаргон Дорон. Уселся, опуская в задумчивости голову и смыкая руки на пухлом животе. Думал при этом не о служебных задачах, неподъемных с недавних пор, а об ударении в слове «Певек», городе русского Заполярья, вблизи которого оборвался тест ай-кью.

      – Знаешь, что сказал мне Ицхак?* – спросил Моше Шавит, почесывая за ухом. Сей повадкой он, неумеха скрывать чувства, выдавал сумятицу мысли, а то и душевный раздрай.

      – Догадываюсь… – невесело протянул Дорон, спустя мгновение вспомнив, что ударение все-таки на последнем слоге – так же, как в слове «Квебек». После чего заметно оживился: – Контора – мыс последней надежды!

      – Именно. Только он сказал «рог» или нечто схожее…

      – Рог, говоришь… – Дорон забурился в карман, расправляя смявшуюся ткань. Брюки, да и весь гардероб, давно следовало обновить – за последние два месяца он, пропадающий на работе сутками, сильно поправился.

      – Ладно, рог-сапог! – жестко бросил шеф, устанавливая дистанцию. – Что принес? Учти, без скобок – лишь то, что на столе!

      – Конечно, Моше! – заверил Биренбойм и воззрился на шефа. Между тем не проронил больше ни слова, будто заклинило. Любой сторонний наблюдатель изумился бы: его взгляд, по сути, обращен в самого себя, и Дорон вовсе не помышляет докладывать.

      Тут Биренбойм вскочил на ноги и с гримасой мольбы заканючил:

      – Босс, родненький, дай мне полчаса! Позарез!

      Моше вытаращился, не беря в толк, что с главой оперотдела приключилось. Но вскоре, будто разобравшись, отмахнулся: иди, мол, с глаз долой. Придвинул какую-то бумажку, сердито уставился, но скорее, для виду. Кому-кому, а ему было известно, что «Золотой Дорон», как в Конторе звали Биренбойма за глаза, подразумевая его редкий КПД, – не тот парень, чтобы разыгрывать «путч живота» или прочий конфуз. Его и впрямь «клюнуло». Только не в прямую кишку, а в золотую головку. Подняв голову, директор подкрепил отмашку словами: «Давай-давай». И снова махнул – на сей раз плавно, от себя, в сторону выхода.

      Спустя минуту Биренбойм влетел в свою приемную, распоряжаясь на ходу: «Досье Посувалюка ко мне!»

      – Кого-кого? – Помощник приподнялся.

      – Кэбэнымат! Ты что – оглох, Рафи?! Виктора Посувалюка – советского посла в Багдаде!

      Русским Дорон владел в совершенстве, греша, правда, польским акцентом. Но употребив прародительский эквивалент, был бы не понят. Однозначно.

      – А… Будет сделано! – Обогнув стол, помощник отправился в архив.