Стояние в молитве. Рассказы о Святой Земле, Афоне, Царьграде. Владимир Крупин
сад, вот и удивительная по красоте церковь святой Марии Магдалины, подъем на Елеонскую гору и головокружительная высота Русской свечи над Елеоном, православная колокольня, выстроенная великим подвижником архимандритом Антонином (Капустиным). Вот он, Святой Град, вот видны и Золотые ворота, в которые вошла Младенцем Божия Матерь и в которые в конце Своей земной жизни въехал Ее Сын, Сын Божий. А вот и Храм Гроба Господня.
Яффские ворота и цитадель. Василий Поленов. 1888 г.
Вернувшись с Елеона, в тот же день я обошел Старый город. Шел вдоль высоченных стен из дикого камня, как ходят у нас на крестный ход на Пасху, – с паперти налево и вокруг храма, шел, именно так и воспринимая свой путь – как пасхальное шествие. И уже шум и зрелище современного мира совсем не воспринимались, были вначале фоном, а потом и совсем отошли. И башня Давидова помогла этому отрешению – она же почти единственная из дошедших до нас дохристианских зданий. И только в одном месте невольно остановился: мужчина в годах, в пиджаке с планками наград, наяривал на аккордеоне песню прошлого века: «У самовара я и моя Маша, а на дворе уже темным-темно». Ну как было не расстаться с шекелем? Но благодатный вход в Храм Гроба Господня отсек свежие воспоминания минувшего дня и придал силы. Особенно когда мы прикладывались к Камню помазания и в памяти звучали слова: «Благообразный Иосиф, с древа снем Пречистое Тело Твое, плащаницею чистою обвив и вонями, во гробе новом покрыв положи».
У Гроба, на наше счастье, почти никого не было, только греческие монахи готовились к службе. Я обошел Кувуклию, часовню над Гробом Спасителя. Опять в памяти зазвучал молитвенный распев: «Воскресение Твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех, и нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити». Справа от часовни на деревянных скамьях спали богомольцы. Они пришли сюда еще с вечера. Сейчас просыпались, тоже готовились к службе. У входа в часовню (внутрь уже не пускали) горели свечи. В одном подсвечнике, как цветы в вазе, стояли снежно-белые горящие свечи. Поставил и я свою, решив не отходить от часовни, чтобы, даст Бог, причаститься у Гроба Господня. Я знал, что у Гроба причащают нескольких, а остальных, перенеся Чашу со Святыми Дарами, причащают у алтаря храма Воскресения.
Диакон возгласил:
– Благослови, владыко!
Возгласил он, конечно, по-гречески, по-гречески и ответил ему ведущий службу епископ, но слова были наши, общие, литургические:
– Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа.
– Ами-и-инь! – согласно включился в молитву хор наших монахинь из Горней.
Мне было очень хорошо видно и придел Ангела, и сам Гроб. Удивительно, как священнослужители, облаченные в служебные одежды и на вид очень грузные, так легко и ловко поворачивались, выходили из Гроба на преддверие. Частое каждение приносило необыкновенный прохладный горьковатый запах ладана. Какой-то очень родной, в нем была чистота и простор смолистого высокого