Собрание сочинений. Том 2. Евгений Евтушенко
утром водку кисло попрекали,
швы на чулках девчонки поправляли,
и юные поблекшие мужчины
шли заводить
отцовские машины.
Блиндаж стоял над Волгой,
самой Волгой.
Изгажен сигаретами и воблой,
стоял он и глядел в степные дали,
и тени оскорбленные витали…
Вятские поляны
В дорогу тянет, ох, как тянет!
И не могу заснуть, и в грудь
скребется острыми когтями
куда-то тянущая грусть.
Есть город Вятские Поляны,
а в нем есть домик и скамья.
Из экспедиции полярной
когда-то мимо ехал я.
В пижаме вышел я устало,
и плечи свежестью свело,
а в небе медленно светало,
но не было еще светло.
Все было тихо и укромно,
и босоногий оголец
с прилипшей веточкой укропа
мне дал соленый огурец.
Над смутной речкой утомленной
рыбак виднелся на скале,
а у стены свежебеленой
сидели двое на скамье.
И было, словно откровенье,
свеченье синего платка,
и чуб чумазый на коленях,
и в чубе белая рука.
Она тихонько нагибалась,
шептала что-то в тишине
и озаренно улыбалась
рассвету, поезду и мне…
В дорогу тянет, ох, как тянет!
И не могу заснуть, и в грудь
скребется острыми когтями
куда-то тянущая грусть.
Я город Вятские Поляны,
возможно, буду проезжать,
и будут улицы туманны,
и где-то кони будут ржать.
Увижу с грустью удивленной —
рыбак все тот же на скале
и у стены свежебеленой
все те же двое на скамье.
«Беда не в том, что пишешь мало….»
Беда не в том, что пишешь мало, —
но мало любишь ты людей.
Ты вяло пил, женился вяло
и вяло заводил детей.
Вступил ты в лермонтовский возраст.
Достигнешь пушкинского ты.
Но где же внутренняя взрослость,
но где же мужества черты?
Живешь ненужностью обросший,
и уж который год подряд
не говорят: «Поэт хороший», —
«Хороший парень», – говорят.
Но отчего с людьми плохими
хороший парень водку пьет
и с пожеланьями благими
пальто начальству подает?
Талант на службе у невежды,
привык ты молча слушать ложь.
Ты раньше подавал надежды —
теперь одежды подаешь.
Глядишь ты как-то воровато,
и не рассказывай мне, брат,
что это время виновато,
а ты совсем не виноват.
Забыв обет поры начальной,
ничто, как прежде, не любя,
проходишь, словно вор печальный,
себя укравший у себя.
И,