Офицерский гамбит. Валентин Бадрак
концентрированный и удивительно сильный, как толчок землетрясения, биоэнергетический импульс смерти. Он ощутил, как этот непостижимый разряд из сверкнувших в последний раз глаз умирающего пронизал его током сверху вниз и исчез вместе с отлетевшей душой. Игорь Николаевич не был уверен, что послание умирающего предназначалось ему одному, но по какому-то окаянному стечению обстоятельств случилось именно так. Когда генератор затих, изуродованная мумия с закатанными, навечно остекленевшими глазами перестала двигаться. Лишь по инерции безжизненное тело продолжало еще некоторое время покачиваться, да две неясного цвета капли упали на пол, напоминая, что только что в нем была смутная форма жизни.
Самой удивительной и неожиданной для Игоря Николаевича оказалась звериная молчаливость пленника; за все время экзекуции он вообще не проронил ни единого слова. В какой-то момент Игорь Николаевич даже хотел спросить коллег-разведчиков, уж ни немой ли этот «чех». Но теперь, лежа в палатке, он знал наверняка: тот человек с самого начала настроился умереть и сумел самовнушением отстраниться от боли и от самого жуткого – ожидания приближения смерти, медленного ее удушья. И теперь он отчетливо помнил, что поразился больше всего моменту исчезновения жизни из тела, выраженному в том последнем взгляде – апофеозе забвения, который спустя годы остался таким же отчетливым и будоражащим сознание, как и в тот момент. А еще он запомнил выражения лиц окружающих. Сидящий на высокой табуретке майор-разведчик скривился от отвращения к грязной плоти, хотя глаза его были безотчетно сыты, как у плотно пообедавшего человека, знающего толк в пестовании воображения. Помощник палача почему-то восхищенно возвестил товарищу: «Ажурная работа, ничего не скажешь». Сам же гурман молчаливо улыбался жуткой улыбкой дикаря-каннибала, и его белые ровные зубы сверкали в полумраке. Невозмутимая улыбка его твердила с тихой настойчивостью: «Ничего не поделаешь. Но раз не удалось выбить сведения, то хоть потешились». С гадливой миной офицер бросил контрактникам: «Снимайте тушу, и в яму», а потом Игорю Николаевичу: «Пойдем, Николаич, разочаровал молчаливый звереныш…» И подумав, добавил, как бы объясняя ситуацию: «Религиозная вера у них, чертей, сильная, дает возможность подохнуть, не расколовшись».
Игорь Николаевич проиграл в воображении всю страшную картину убийства, теперь уже осознавая, что оно оставило в его душе вечный осадок прикосновения к греху. В сущности, он ни в чем не был виноват, как не были виновны и жестокие разведчики: они боролись за то, чтобы выжить и победить, и в этом логика их действий. И, возможно, мстили за погибших товарищей. Будь они мягче, «чехи» сами перегрызли бы им глотки. И все-таки что-то тут было не так. Что конкретно, он еще не знал, не понимал до конца. Но что-то спуталось, сбилось с курса, как компас под воздействием большого магнита. Посещение музея ужасов не прошло бесследно, и не случайно до сих пор подробности того вечера встают перед