Оставаться собой. Лев Александрович Савров
Дома прибежали сердобольные соседки и буквально велели волочь меня к известной в Заволжье бабке знахарке, всё равно хуже не будет.
Поволокли. Бабка шептала наговоры, потом надела мне на шею ладанку и сказала: «Идите. Бог даст, оклемается». Вот тогда бабушка Лида дала себе обет, если выкарабкаюсь, то она меня окрестит. Ладанку она сохранила, и много десятилетий спустя я её раскурочил, в ней оказалась ртуть, видимо, жёстко оттянула внутреннее воспаление. История же с крещением, как всё у меня, получилась нестандартная, но об этом потом. Так что я пошёл на поправку и к весне про малярию забыл. Но перестал ходить, только ползал с бешеной скоростью.
Ползунком меня снова в июне и закинули в тот же детский сад. В первый же день «сам с усам» из детского сада сбежал. Перепуганные воспитательницы догнали меня на полпути к дому, ползущего по самой середине пыльной проезжей дороги точно по направлению домой. Вот это было веселье. Какое-то время за мной приглядывали персонально.
К четырём годам, благодаря пайку бабушки Лиды и виртуозным кулинарным способностям прабабушки Ани, я превратился в крепенького мальчика – боровика, способного выстоять в драке минимум против троих сверстников, сам не лез, но спуску не давал. Это качество в то время в Заволжье было наиважнейшим. Пацаны дали мне кличку «Боб». Снова ходить, плавать, кататься на лыжах и коньках я начал одновременно, даже не помню процессов обучения, это происходило само собой.
Тут и грянула война. Мы тогда жили втроём, прабабушка Аня, бабушка Лида и я. Хозяйка дома уже умерла, и бабушка выкупила домик по скидке, поскольку была уважаемым человеком у городских властей. Всё равно пришлось продать оставшиеся ценности: ножную машинку «Зингер», бобровую шубу прабабушки и последние крохи фамильного серебра.
Осенью сорок первого в небе над Рыбинском разгорелись грандиозные ночные воздушные бои из-за плотины и ГЭС. Немцы пытались их раздолбать, наши – защитить. Немереное количество зениток и прожекторов против армады бомбардировщиков. Каждую ночь. Никаких щелей в огороде мы не делали, я просто лежал в кровати, а бабушки сидели рядом. «Если попадёт бомба, – говорила бабушка Лида, – или на город налетит двадцатиметровая волна, лучше погибнуть всем вместе». Повезло, ни бомбы вблизи от нас ни волны, а вот фашистов сбивали довольно часто, и я каждый раз орал «Ура!», пока не засыпал под канонаду. После битвы под Москвой у нас всё кончилось, и до конца войны город был мирным.
Детство моего поколения в военные и послевоенные годы прекрасно описано в эссе «Родное» моего друга всей жизни Кирилла Градусова. Она находится на моей книжной полке у рабочего стола, желающие могут брать почитать, может, у кого-то хватит сил оцифровать её и сделать электронный вариант. В книге написано довольно много и про меня. Так что не буду рассусоливать, а ограничусь фрагментами биографии лично для меня интересными.
Население Заволжья состояло тогда из рабочих, вкалывающих на заводах на той стороне реки, крестьянок