Собрание сочинений. Том 6. Евгений Евтушенко
единственная,
самая любимая,
когда случается,
что тихо-тихо так
одна-единственная
ягода рябинная
еще качается
в заснеженных ветвях.
Она чуть с подчернью,
она уже неяркая,
темно-бордовая,
с морщинистым бочком,
совсем непрочная,
а изморозь ноябрьская
ее подернула
своим седым пушком.
Она не тешится.
Она над зимней слякотью,
такая маленькая,
знает обо всем:
что не удержится,
что тайна поздней сладости
умрет под валенками
или колесом.
К ней не дотянешься.
Она одна, заветная,
в порывах стонущих
над сучьями торчит.
Нет, не обманешься,
но на губах заветренных,
губах беспомощных
все ж чуточку горчит.
Прогулка с сыном
Какой искристый легкий скрип
сапожек детских по снежку,
какой счастливый детский вскрик
о том, что белка на суку.
Какой пречистый Божий день,
когда с тобой ребенок твой,
и голубая его тень
скользит по снегу за тобой.
Ребенок взрослым не чета.
Он как упрек природы нам.
Жизнь без ребенка – нищета.
С ребенком – ты ребенок сам.
Глаза ребенка так блестят,
как будто в будущем гостят.
Слова ребенка так свежи,
как будто в мире нету лжи.
В ребенке дух бунтовщика.
Он словно жизнь – вся, целиком,
и дышит детская щека
морозом, солнцем, молоком.
Щека ребенка пахнет так,
как пахнет стружками верстак,
и как черемуховый сад,
и как арбуза алый взгляд,
и как пастуший козий сыр, —
как весь прекрасный вечный мир,
где так смешались яд и мед,
где тот, кто не ребенок, – мертв.
Любовь к одиночеству
Памяти Жужи Раб, посмертно (Е. Е. – 2000)
В Будапеште,
на улице Лаци Лайоша,
в красном панцире листьев осенних
есть дом.
Ни мужчины,
ни кошки,
ни пса, утешительно лающего:
только женщина
с русской поэзией