Правда о «золотом веке» Екатерины. Андрей Буровский
символ, вроде червленого поля на рыцарском гербе или длины юбки, указывающей, с «порядочной» женщиной вы имеете дело или со служанкой.
Прав ли император, что он не хочет отстаивать герб одной из придворных партий и вообще вставать на сторону ни одной из них? Несомненно! Радеть о флоте для него так же неумно, как оставаться куклой Меншикова, освобождение от зависимостей здесь одинаково важно.
В действиях Петра II Алексеевича я вообще вижу много не по годам разумного. Того, что вообще-то ждешь скорее от несравненно более взрослого человека.
Вообще Петр очень последовательно старался быть вне партий и группировок. По молодости получалось не всегда так уж хорошо, но тенденция сказывается однозначно. Даже Андрей Иванович Остерман, пожалуй, наиболее уважаемый им человек, далеко не всегда может его соблазнить, привлечь, подкупить.
На долгие письма Остермана о том, как важно и как «правильно» для императора жить в Петербурге, следуют краткие ответы с пожеланиями крепкого здоровья и многих лет жизни.
К 1729 году, в разгар увлечения Петра охотой в компании Долгоруких, желание отвадить его и от Долгоруких, и от охоты приобретает у Остермана вид подлинной мании. Пия из родников хитрости Долгоруких, он затевает организовать весной 1729 года в окрестностях Москвы лагерь в 12 или 15 тысяч человек, – если уж надо Петру скакать на лошадях и вообще шуметь и много двигаться, то пусть хотя бы получит представление о военном искусстве.
Что характерно, идея возобновить «потешные войны» в духе Петра I у его внука не вызвала ни малейшего интереса.
В это же самое время все тот же Остерман подговорил родственника императора, моряка Лопухина, говорить царю, что, мол, флот исчезает! А все из-за того, что царь так далек от моря. Именно тогда Петр и произнес фразу, так возмущающую «прогрессивных» историков:
– Когда нужда потребует употребить корабли, то я пойду в море; но я не намерен гулять по нему, как дедушка.
Ответ человека, который знает, чего хочет, и не позволяет собой манипулировать даже тем, кого любит.
И не дает, до самого своего конца не дает переманить себя обратно в Петербург. Но такие ли уж дурные вещи стоят за желанием царя жить и дальше в Москве, править там по старине, опираясь на знатных, «фамильных» людей, а не на худородных выскочек?
Если вспомнить, что это за люди, худородные выскочки (с Меншиковым царь очень даже близко познакомился), и что реально стоит за всей трескучей болтовней про «новое» и про «прогресс», то решения царя не огорчают своей реакционностью, а скорее радуют, указуя на его здравомыслие.
Как же так получается – Петр II, выходит, это какой-то гений, более способный даже, чем его гениальный дедушка?! Но, судя по всему, Петр вовсе не обладал какими-то чрезвычайными способностями. То есть, может быть, и обладал, но они не успели проявиться, и мы о них совершенно не знаем. Перед нами – неплохой, неглупый мальчик, но совершенно без всяких признаков того, что называют «искрой Божьей» или гениальностью.
И, тем не менее, именно