Сказка о семи грехах. Олег Фурсин
зодчий. Хорошо ему. Котомочка за плечами простенькая. В руке сума красивая такая, лакированная, дорожный саквояж называется. Наши в Петербурге видали. А в Воронеже еще не ходят так-то…
Ну, про него не скажешь, что младенцев ест. Я-то точно знаю, что ест он пироги, что Авдотья моя печет, да борщи ее знатные. И яблочки наши моченые хрумкает, и капустку тож, и грибами не брезгует. Потому как сход постановил жить зодчему у меня в горнице. А я что, я не против. Мне интересно; и все ж не одному дни коротать.
Он недели две просидел над чертежами. Там деньги пришли. Камень завезли. И пошла работа. Деньги деньгами, а строить надо миром. То, что миром задумано, то миром и сделается.
Зима у нас не самая долгая и злая, в Рассее и подольше бывает. Снега опять же сходят раньше. А только скучает зимой мужик по работе настоящей все одно. И весною он работяга, как зимой сидельцем был, искренний. Про Илью Муромца все слыхали?
Не работали, нет; не знаю уж, как и назвать. Всем миром навалились. Как голодные, право слово. Два раза только и оторвались от работы. Как яровые сеяли и как озимые собирали.
Уж и фундамент построили. И стены стали возводить. А тут лето на дворе красное.
И поехал наш барчук в город Воронеж. Дней на пять-семь, как сказывал. Известно, дело молодое. Надоело ему сиднем сидеть в деревне. Хочется и на барышень воронежских взглянуть, и в театр сходить. Оно, конечно, девки наши краше, да дуры неученые. И театр тоже; по мне каждый вечер, как солнце в озера садится, вот тебе и театр. Всякий раз по-новому. Но! Много способствовал исправлению нравов, облагораживанию чувств и просвещению, как говорят, театр наш Публичный. Надо бы и посмотреть.
Зодчий Данила в город. А у нас беда случилась.
Ребятишки у нас пропали, как зодчий уехал. Они, семеро числом, с церковного двора и не уходили, кажись, с первого дня. В рот Даниле заглядывали, каждое слово его за Закон Божий держали. Домой не загнать было; и в поле не ходили со всеми, один ответ у них: Даниле-зодчему помогаем, церковь строим. Что тут скажешь? Не мальцы самые, а взрослее ребятки-то. В том самом возрасте, когда неслухами становятся; скоро и взрослыми станут называться. Им не возразишь, ты им слово, они тебе два в ответ.
Данила-зодчий в город, парни в лес. И пропали.
Искали их день, второй. Третий искали. Матери в слезах; отцы, которые в наличии, бранятся, обещают выпороть прилюдно, чтоб неповадно было более скитаться по лесам; хоть вроде уж и стыдно пороть, не маленькие, скоро и женихаться ребята начнут, коли найдутся.
А сами в сторону отвернутся, да тоже, нет-нет, слезу скупую утрут. Чтоб не видел никто. К исходу пятого дня, когда уж все боры облазили, все озера обошли, в каждую избу стукнулись, из отчаяния снова за колья взялись мужики. Дошли-таки до барского дома, дошли, и каждый уж закуток в доме обошли, грозясь кулаками. Ни следа житья человеческого, пуст дом, и Черта как ни бывало.
Хотели уж красного петуха пустить, гори, мол, гори ясно, приют бесовской,