Окно в Полночь. Дарья Гущина
нет?.. Но еще неизвестно, что страшней – собственная ненормальность или наличие нового «жильца»… Помешкав, я повесила полотенце на крючок и, попятившись, вышла из ванной, тихо закрыв дверь и выключив свет. Я, конечно, привыкла худо-бедно к странностям квартиры – к тем же возникающим из ниоткуда вещам… Но – птеродактиль?.. Его, в отличие от канделябров, я не наследовала и в подвал не прятала!..
Обернувшись, я встретила уже два заинтересованных взгляда. Рядом с Баюном сидел Муз и, сопя, грыз бублик. Я села на пол и обняла дрожащие колени. Да, как и любая творческая личность, я была не совсем нормальной. И, работая над книгой, слегка ехала крышей, как того требовала включенность в творческий процесс. А она требовала замещения реальности – для вящей достоверности. И в это время мне всегда снились безумные сны, мерещились тени и слышались голоса. И выдуманное так заслоняло привычный мир, что я в сорокаградусный мороз не ощущала холода, могла весь день не вспоминать о еде и спать по три-четыре часа, высыпаясь.
Но то – временное замещение! А сейчас… Сейчас выдуманное вторгалось в реальность, нагло и безответственно. И как понять, что творчество переходит в безумие, где она, эта грань, между вдохновением и помешательством? И ведь в процесс-то толком не включилась – в понедельник вечером страниц десять написала…
– Уверена? – просипел, чавкая Муз.
Я удивленно уставилась на синюшное чудо. Однако мне оказали величайшую честь – со мной заговорили! Коньячный дар пошел на пользу хоть кому-то?
– Конечно, уверена, – огрызнулась устало и помассировала виски. – Когда мне писать, если одна работа круглосуточно?..
Муз хмыкнул и вынул из-за пояса новый бублик. Меня затерзали смутные сомненья. Ладно, забудем пока о птеродактиле… Я встала и устремилась на кухню, где меня ждало два сюрприза. Первый – вычитанные полосы ровной стопкой лежали на краю стола. А я точно – вот точно! – помню, что вычитала штуки три до того, как… И тем более я не… Запустив ноутбук, я на пару минут выпала из реальности, пролистывая документ. Я не могла написать за ночь пятьдесят страниц! Мой потолок – десять-пятнадцать, да и то, если с мыслями соберусь, а утром не нужно на работу! Мой потолок… И крыша. Куда ж ты полетела, дорогая, мне без тебя плохо…
Откинувшись на спинку стула, я бездумно уставилась в окно. Не может быть. Это все не со мной. И вообще, наверно, я сплю. Да. Муз, присев на крышку ноута, паскудно хихикнул. Хорошая месть за вчерашнее, ничего не скажешь… Дай пять, морда запойная. Баюн уныло и многозначительно зашуршал пустой миской, возя ее носом по полу. И старинные часы не менее многозначительно пробили десять. Я вздрогнула. Пора бежать на работу…
Есть не хотелось, и собралась я быстро. И, заплетая перед зеркалом французскую косу, мучилась двумя вопросами. Да-да, сразу. Во-первых – кто писал книгу? Кто? Потому что я – удивительное рядом! – выспалась. Кабы всю ночь писала – то никаким будильникам меня не поднять, я ничего не слышу в принципе. А я чувствовала себя так, будто проспала девять часов – с двенадцати ночи до девяти утра. Так