Солнце больше солнца. Игорь Алексеевич Гергенрёдер
все дворовые постройки. Когда посмотрел внутрь бани и флигелька под одной крышей с ней, сказал Данилову, как о чём-то обыденном, само собой разумеющемся:
– Вы с женой переселяйтесь сюда. Работа по хозяйству ложится на вас. Маркел и Илья будут помогать, но без ваших приказов.
– Воля ваша! – с ноткой отчаяния произнёс Фёдор Севастьянович. – Но во флигеле Мария живёт.
– Она будет жить в бане, а когда мы будем уходить, перейдёт в одну из комнат в доме, – указал командир.
Вечерело, напористо дул ветер, нёсший мелкие капли дождя. Раскисший снег чавкал под ногами. Обреев и кухарка Мария помогали хозяевам переносить во флигель матрацы, одеяла, другое самое необходимое. Маркела, который тоже хотел помочь, вернул в дом Москанин, проходя в горницу:
– Тебя опередили. Не стоит за кем-то поспешать. Думаешь, у них жалость к этой паре? Покорность глубоко засела.
Парень стоял как зачарованный перед бесстрастным человеком, который говорил всегда ровным голосом, повелевая с медлительным спокойствием, и сегодня убил двоих людей недосягаемо высокого положения в селе. Маркел никогда даже не думал представить человека такой власти, а он – вот! и по-доброму обращается к нему, к Маркелу.
10
Стали ужинать. За столом с красногвардейцами и командиром опять сидели Неделяев, Обреев и Мария. Москанин, глядя в их лица, говорил:
– Надо думать об отношении к жизни и смерти. Его надо изменить в себе и изменять его и в других. Хорошо тем, кто умирает без мучений и неожиданно для себя. Богатый, хоть ему не хочется умирать, умирает удобнее, чем бедняк. Постель, покой, доктор облегчает страдания. Не то что бедняга, который всю жизнь трудился и под конец корчится в тёмном углу, а те, кто рядом, проклинают его за стоны и запах.
Произнося это, он с видом основательности ел жареные бараньи мозги: человек лет сорока в зеленовато-коричневом френче, гладкие русые волосы скрывали его уши и лоб до самых бровей.
– Но тот, кто владеет титанической силой разрушения, будет умирать в гордом сознании могущества, – кладя себе на тарелку ломоть солёного арбуза, Лев Павлович обращался к Маркелу и Илье. – Человек перед лицом смерти будет помнить, какую тьму жизней оборвала сила и сколько оборвёт ещё, когда его не станет. Он будет мысленно видеть её действие. Когда наука даст нам эту силу, наши люди будут умирать в гордости за неё. – И он заключил тоном дружественного снисхождения к тем, кому открывает окрыляющую их истину: – Есть ли что-то иное, что настолько облегчило бы смерть?
Красногвардейцы и Обреев прибирали баранину, с хрустом разгрызая хрящи, Мария как будто обвыкла и не отставала от них, и только Маркел, старавшийся проникнуть умом в то, что слышал, мешкал отправить в рот очередной кусок. Мысленно выговорил впервые услышанное слово «титанической», оно было страшным и завораживающим.
Фёдор Севастьянович и Софья Ивановна прислуживали, Москанин приказал подать самовар, спросил придирчиво:
– Чай наилучший?
Данилов ответил,