Путь Беньямина. Джей Парини
только она не жила с кем-нибудь другим или не считала его непривлекательным. Да и в мелочах это отсутствие твердости вечно ставило его в неловкое положение. Так, в ресторане он мог заказать рыбу, а потом передумать, иногда подзывая официанта по нескольку раз. В конце концов он останавливался на той же рыбе, но вожделенно смотрел на содержимое тарелок своих сотрапезников. Однажды я сказал:
– Ладно, Вальтер, давай поменяемся тарелками. Ты не отводишь взгляда от моей, и у меня пропадает аппетит.
Но и после обмена блюдами он со вздохом произнес:
– Все-таки в первый раз я, наверное, правильно выбрал. Лучше было, чем это.
В то время Беньямин жил с родителями в берлинском районе Груневальд, в доме 23 по Дельбрюкштрассе, за углом от широкой, усаженной деревьями Яговштрассе[8], рядом со знаменитым парком[9]. Темный лифт, отделанный дубовыми панелями, поднимался на верхний этаж, и пожилая горничная в темно-синем платье с кружевным воротником впускала вас в их квартиру. Все было вполне добропорядочно, как и приличествовало в те дни богатой семье, жившей в западной части Берлина.
– Мы вас ждали, герр Шолем, – сказала горничная.
Меня провели в комнату Беньямина по длинному коридору, из которого я краем глаза мог увидеть всю роскошь квартиры. Мебель 1870-х годов (эпохи грюндерства[10]) словно требовала от того, кто смотрел на нее: «Следи за словами, когда говоришь в моем присутствии!» В главной гостиной диваны были обтянуты розовато-лиловым бархатом, шторы были из плотной серебристой парчи. На одной из стен висел изящный обюссонский гобелен, изображавший сцену охоты, во время которой несколько хищных голландцев загоняют несчастного волка. На полу, словно красочные острова в море медово-коричневого дерева, лежали пурпурные и красные ковры. Из китайских ваз, душно благоухая, свисали огненно-оранжевые цветы. Во всем этом было свое великолепие, пусть и похожее как две капли воды на обстановку других домов высшей буржуазии.
На стенах коридора красовались тоскливые масляные пейзажи малозначительных парижских и баварских художников, приобретенные, вероятно, отцом Вальтера Эмилем Беньямином, который, как говорили, нажил состояние на торговле произведениями искусства. Мой отец незадолго до того купил картину в аукционном доме Лепке на Кохштрассе, которым заправлял Эмиль, так что я был наслышан о старшем Беньямине, занимавшемся, кроме того, винной торговлей и строительством. «Герр Беньямин везде поспел», – высказался мой отец прошлым вечером за ужином. Мысль о том, что я могу подружиться с сыном этого уважаемого делового человека, была очень ему по душе.
– А, Шолем, это вы! – сказал Беньямин, открывая дверь своей спальни. – Рад видеть вас, герр Шолем.
Рядом с ним сидел человек немного моложе его, в элегантном коричневом костюме, внешне совсем не похожий на Беньямина, но сразу было ясно, что это его брат: те же черные глаза и чуть крючковатый нос.
– Позвольте представить – Георг Беньямин, мой брат, – сказал Вальтер.
Мы с Георгом пожали друг другу руки, и он затрещал о вчерашней
С 1953 г. – Richard-Strauss-Straße.
Имеется в виду Груневальд – самый большой лесопарк в Берлине, расположенный большей частью в одноименном административном районе.