Колорады. Владимир Максимович Ераносян
в сторону леса. А встал как вкопанный и передернул затвор.
– Не подходить! Уложу очередью. – предупредил я окружившую меня банду, но никого моя бравада не остановила.
– Крым! По своим стрелять не будет, он же не псих, сбежавший с лазарета. – заключил кто-то сбоку. Но удар прикладом в затылок я получил, как собственно и ожидалось, сзади. В отключке был недолго. Очнулся без броника и без оружия. Понял, что пинали, так как болели ребра и скулы. Надо мной стоял Пугач и приговаривал:
– Чмырь кудрявый, дезертировать решил? А мы, значит, тебя настигли. Скажем, давно к тебе приглядывались, подозревали, что засланный казачок. Так и вышло. Оружие прихватил и драпать на велике к своим соратничкам в Хохлэнд. Ссучился за бабло продать наши диспозиции, численность на блок-постах и в городе. Кончай бывшего черноморца…
Только Пугач произнес свою губительную для меня команду, как на обочине раздался истошный крик. Там случился реальный форс-мажор, который мог и без меня сорвать намеченную сделку.
А произошло вот что… Кавказец, друживший в недавнем прошлом с обезглавленным ополченцем «Змеем» вывел по малой нужде ослепленного им же правосека. Да и «пришил» его после облегчения.
– Ты что натворил, совсем крыша едет? Мы тридцать человек условились передать! Ровно тридцать! – негодовал атаман, забыв про меня и подскочив к канаве с незапланированным трупом.
– Не знаю, он моей мамы коснулся своим поганым ртом. – оправдывался кавказец, – Надо было язык ему чикнуть, но я не стерпел и проткнул его кинжалом. Зачем я его ношу… Нервы.
– Батько, не кипятись, – нашелся адвокат горца, – Можно Крыма сплавить. Тридцатым пойдет. Тогда все тютелька в тютельку. Только форму с жмура пусть Тимур сам снимает. Крыму она пойдет.
Наступил самый ответственный момент. С той стороны дали сигнал – ракету. Пугач приказал ожидающих своей участи пленных, большинство из которых дрожали как цуцики, приготовившись мысленно к расстрелу, слазить по двое.
Щеколды щелкнули, упал с грохотом борт, из брезента выныривали пленные. Первые двадцать человек посадили на колени. Я лежал неподалеку, окровавленный, с переломом ребер, превозмогая боль пытаясь понять, что же решили эти ублюдки насчет меня. Зачем они сняли с меня мою форму и одели на меня чужой порванный комуфляж? Я слышал обрывки фраз «Пошла первая десятка, вторая, бегом, марш!» Кто-то в шахтерской каске передал Пугачу мешок. Потом меня подняли. Посадили на колени. Рядом оказался лысый череп в исторгающей зловоние сутане. Во рту у похожего на ксендза пожилого человека с выпученными глазами, наполненными кровью от лопнувших сосудов, торчал кляп, а на груди не было креста. Он мычал словно требовал последнего слова на заседании присяжных, но на него никто не обращал внимания. Нас с ксендзом подняли и мы замкнули удаляющуюся колонну.
– Двадцать девять, тридцать… – считал голос Пугача, провожая меня к врагу на верную гибель. Изощренная гнида. Но в эту минуту я понял, что если меня убьют, то будет