Тревоги Мои не избыть. Валентин Михайлович Серебряков
в книге не религиозен («в Меня не обязан ты верить»), но в таком представлении Бога нет кощунства. И человек разрывается между своей телесностью, своим существом, неудержимым в своих проявлениях, и иной ипостасью («Ты дал Бога мне вроде меня, да вот я не пойму, это Ты или я»), в которой не всегда комфортно от ощущения присутствия Бога, от Бога, живущего в сердце человека («Я живу внутри вас, где всегда Я и жил»), от его мощи и любви, на которые не всегда хватает решимости и желания ответить взаимностью.
В следующем разделе «Раздвоение» лирический герой догадывается о своей непростой природе и как бы раздваивается, пытаясь разобраться в окружающем мире («Я – тот, кто своею стать хочет ошибкой»), разобраться в своих отношениях с Богом («Бог мной не доволен. Я об этом молчу»), с верой в Него («Я верую в Бога, не веря в Него»). И иногда трудно различить, от имени какого лирического героя – Бога или человека, – ведется разговор, так как они сливаются в своей одинаковости, похожести сомнений, рассуждений, переживаний, подтверждая, что являются образом и подобием друг друга («Слова Господь мне открывает, и я дарю их, пока Он спит»). Но в итоге соглашается с таким устройством мира («Так было, есть и будет»).
А в разделе «Растерзан, но счастлив» уже человек недоволен собой и сравнивает себя с предметами, окружающими его («Мой кузен – булыжник, невестка моя – стрекоза. Кран – брат-близнец, телефон – духовник»), которым он частично завидует («Я завидую крану, ржавому и грязному») и с которыми себя сравнивает («Я счастлив, как морская пена»). Но, всматриваясь в окружающую действительность, не может не возмущаться сложившимся мироустройством («Я цивилизован, да, я просвещен и бомбами изрядно оснащен… Зато мы полюбили „мирный“ Атом!»). Здесь все явственнее чувствуются боль и переживания человека, осознающего себя частью общества («Общество парализовано своим бездействием»), доходящего до отчаяния («Я хотел быть ванной, чтобы утопить себя»), но пытающегося нащупать выход из создавшегося положения («Я создаю нежность и нечто похожее на счастье. Плачу, люблю всех, наверное, перед концом»). Заключают раздел «Отдельные фрагменты», в которых представлены некоторые мысли, претендующие на афоризмы или на темы завтрашних стихотворений, до которых не дошли руки.
В разделе «О сокровенном» уже просматриваются, а то и непосредственно раскрываются автобиографические мотивы французского автора, что видно уже в названиях стихотворений: «Сын взрослеет», «Моему деду…», «Лето 1975» – год гибели при пожаре его отца, «Маме 85». Последний раздел «Гражданская война» самый маленький, он состоит из восьми стихотворений, не попавших в предыдущие разделы, потому что они взяты из других книг.
В заключение хочу выразить признательность переводчикам, которые открыли Алена Боске русскому читателю: Морису Николаевичу Ваксмахеру (1926—1994), Михаи́лу Лео́новичу Гаспа́рову