Рассказы и новеллы из цикла «Личный и духовный опыт». Александр Борисович Гайворонский
полдня снимали, основное время угрохали на сцену, так и не вошедшую в фильм. Какая-то девчушка в белом взбирается на трактор с букетом цветов…
– Бурляев Николай, – догадался я.
– Точно, он. Только… что он здесь делает, и почему так…? Робко вошёл, скромно удалился… И это странное «каковó»…
Савва хмыкнул, но я отчётливо понял – он знает и причину появления здесь Николая, и смысл брошенной им фразы. Я покосился на пол, куда Бурляев поставил бутылку. Теперь там лежал одинокий цветок, гвоздичка, то ли оброненная, то ли умышленно оставленная нежданным гостем. Почему-то о цветке я умолчал, сделал вид, что не заметил. Ни поднимать не стал, ни как-то комментировать сей странный факт. Мне почудилось, что за дверью толпится много людей и число их прибывает. Возникло ощущение, что все они, кроме одного меня, посвящены во что-то очень важное. Лишь неловкость и некоторая тревога в душе ворохнулись.
* * *
Виду я не подал, чувствовал, что это меня напрямую не касается, так что отложил выяснение на потом.
А пока мы оба переживали нечто схожее – что-то опять произошло. Реальность как будто всколыхивалась волнами. Мы словно хотели проснуться, но безуспешно, по-новому смотрели друг на друга: и узнавали, и одновременно не узнавали сидящего напротив человека, испытывая некое дежавю, и, не сговариваясь, переменили тему. Образ Зеркальной Комнаты, теперь уже совсем далекой, мелькнул в моем сознании на секундочку и снова исчез.
Мне пришлось долго подыскивать слова, последовательность изложения, но Савва настаивал на ТОМ рассказе. Своё повествование он на время прекратил, переключив всё внимание на меня и мою историю. Когда-то, не так давно мы с ним поверхностно уже обсуждали её, но, видимо, пришёл срок поговорить поподробнее. У меня появилась вдруг твердая уверенность в том, что именно из-за этого рассказа мы встретились.
И я решил начать с середины.
…Огромный детина возглавлял шайку, преследующую меня в стенах заброшенного полуразрушенного здания. Я блуждал в путанице ветвящихся коридоров, влетал в полутёмные, захламлённые комнаты, распахивая телом двери, задыхался от бега и пыли. Разбивая стекла руками, выпрыгивал в окна и снова оказывался в злосчастном нескончаемом лабиринте. Сзади гремели выстрелы, гневная брань и злорадный смех. Понимая, что, будучи безоружным, мог спастись только бегством, я лихорадочно наращивал скорость, пытался оторваться в поисках укрытия. Ноги, обутые в старые кроссовки, проскальзывали на резких поворотах, кругом толстым слоем лежала пыль, я не вписывался в виражи, больно ударялся об углы, распахнутые двери, косяки. Разнокалиберные снаряды – от ПМ-овской девятимиллиметровой пули до ремингтоновской картечи и свинцовых «орехов» 12 калибра – шлепались в стены, рикошетили вокруг со свистом и верещанием, обдавали меня ворохами штукатурки и щепок, но, слава Богу, основной цели не находили. Открывшийся за очередным поворотом холл обнаруживал в своем дальнем углу дверь с лестницей, ведущей наверх. Это, как мне показалось, давало шанс. Один пролёт, третий, десятый… Уверенность