Исчезновение Залмана. Максим Шраер
она впервые за весь сеанс улыбнулась.
– Ну что ж, как знаешь. И все-таки, можно мне задать последний вопрос?
– Ладно. Только давай покороче.
– У твоих родителей счастливый брак? Я имею в виду, имело ли для них значение, что отец – еврей, а мать – нет?
– Боюсь, тебе придется прийти в другой раз, если ты хочешь узнать еще что-нибудь. К тому же я вовсе не уверена, что готова говорить на эту тему. Запомни только одно: разные люди только тогда счастливы, когда способны понять свои различия.
Аннетте открыла дверь и включила свет на лестнице.
– Не забудь зонтик. Льет как из ведра.
Она была права: потоки дождя неслись по булыжникам набережной, наполняя каналы осенней ртутью.
На следующее утро Джейк проспал до десяти. Он проснулся на узкой койке в каюте второго класса и, пытаясь затолкнуть свое тело назад в сон, ощутил первые позывы голода. Ему надо было продержаться до вечера. В уличном кафе с влажными после ночного дождя стульями Джейк заказал чашку чая с лимоном. В Судный день он всегда разрешал себе пить чай с лимоном, но без сахара. У молоденькой официантки волосы были цвета начищенной меди. Она предложила ему кусок только что испеченного яблочного пирога.
– Поверьте, я бы съел с огромным удовольствием, но не могу – соблюдаю пост.
– Да, конечно! Я понимаю, – сочувственно улыбнулась официантка.
С Бедекеровским путеводителем в руках Джейк двинулся в южном направлении, сначала по улице Рокин, а затем по Вейзелстраат. Он пересек полдюжины каналов, останавливаясь, чтобы рассмотреть старинные чугунные ограды и барельефы. Его взгляд задерживался то на львенке, то на купидоне, то на драконе. Джейк повернул направо, на Ветеринг, и вскоре оказался на площади перед Рейксмузеем. Он вошел под своды массивной арки, где уличные художники предлагали свои работы, а четыре джазиста играли Гленна Миллера. Джейк купил у Глеба, бородатого художника из Санкт-Петербурга, маленькую литографию в тонкой рамке. На картинке: гостиница-поплавок, напоминавшая ту, в которой он остановился, мост, отбрасывающий выпуклую тень, а на мосту – заблудившийся велосипед.
Джейку нравилось в Амстердаме – нравился теплый туманный воздух, молодые длинноногие мамаши с детскими колясками, кленовые листья, медленно вращающиеся на поверхности каналов. Он чувствовал себя здесь желанным гостем. Именно как с желанным гостем, а не с чужаком говорил с ним пожилой господин, возможно – банкир, у которого он спросил дорогу к Музею кино. Желанным он был и для двух приказчиков в обувном магазине, где купил пару ботинок на толстой каучуковой подошве. Ему нравилась та непреднамеренность, с которой он в этот раз соблюдал пост, бродя по улицам Амстердама. Чем яснее и прозрачнее его голова становилась от голода, тем больше его тело было готово к полету в бесконечность, в небытие. «Я мог бы быть по-настоящему счастлив здесь, – думал он. – Я мог бы быть счастлив в этом городе. Был бы здесь, в этом городе, просто никем, человеком из толпы. Красным кленовым листом, плывущим по поверхности канала по направлению к морю».
Около четырех часов погода испортилась. Сначала накрапывало,