Сигналы Страшного суда. Поэтические произведения. Павел Зальцман

      Тесто всходит в темноте белее снега,

      Зеленей воды шумят деревья в парке,

      Дышит хлебной печью раскаленная дорога,

      Пыль лежит, как мука на теплой корке.

      Хрупкий сахар арбузов склеивает пальцы,

      До локтей в бараньем жире руки,

      Крепкий сок благоухает чесноком и перцем,

      В нём кипят золотые чебуреки.

      Скумбрия еще свистит, захлебываясь маслом,

      Камбалы еще сосут лимонный сок.

      Неужели этот мир немыслим?

      – Всё это голодный сон.

      На горячих бубликах распускалось масло,

      Мы их заливали козьим молоком.

      К розовым бифштексам мы заказывали рислинг —

      Почему ж нам не было легко?

      Что-то не давало нам покоя.

      Что-то нас тянуло к панике.

      Видно, нам мерещилась выжатая соя

      И дурандовые пряники.

      Я еще плетусь за светозарным небом,

      Но меня не выпускает ледяная тень.

      Надо одеваться и идти за хлебом,

      Мне сегодня что-то лень.

      Я предлагаю кофе и открытки,

      Я предлагаюсь весь,

      Я сделался немой и кроткий,

      И я с покорностью глотаю грязь.

      Кускам подобранного с четверенек хлеба

      Давно потерян счет.

      Я, очевидно, никогда и не был

      Ни весел, ни умен, ни сыт.

      Еще висят холсты, еще рисунки в папках…

      Но я теперь похож, —

      Произошла досадная ошибка, —

      На замерзающую вошь.

      А впрочем, может, вши тебе дороже

      Заеденных людей?

      Если так, – выращивай их, Боже,

      А меня – убей.

      Но если что-нибудь над нами светит

      И ты на небесах еси,

      Я умоляю, хватит, хватит!

      Вмешайся и спаси.

      Золотой, высокопробный лещ,

      Вознесенный над голодным миром,

      Это ювелирнейшая вещь,

      Налитая до краев бесценным жиром!

      Чья прозрачней чешуя

      И острей чеканка?

      – Твоя, твоя!

      Ты даже слишком тонкий.

      Твой жир, впитавший хвойный дым,

      Как янтарь висит по порам.

      Мы хотим его, хотим,

      Чтоб согреться животворным жаром.

      А чьи глаза, а чьи еще глаза

      С