Цельное чувство. Собрание стихотворений. Михаил Цетлин (Амари)

      О, стихи, вы никому не нужны!

      Чье отравит сердце сладкий яд?

      Даже те, с которыми мы дружны,

      Вас порой небрежно проглядят.

      И одна, одна на целом свете

      Ты теперь, быть может, после дочь

      Полно примут в душу строфы эти,

      Над которыми я плакал эту ночь.

      Вот яблоки, стаканы, скатерть, торт.

      Всё возвращаться вновь и вновь к ним странно.

      Но понял я значенье Natures mortes,

      Смотря на мощные холсты Сезанна.

      Он не поэт, он першерон, битюг.

      В его холстах так чувствуется ясно

      Весь пот труда и творческих потуг.

      И все-таки создание прекрасно!

      В густых и выпуклых мазках его,

      Как бы из туб надавленных случайно,

      Царит, царит сырое вещество,

      Материи безрадостная тайна.

      На эти Natures mortes ты не смотри

      Лишь как на внешние изображенья.

      Он видит вещи словно изнутри,

      Сливаясь с ними в тяжком напряженьи.

      Не как Шарден, не так, как мастера,

      Готовые прикрасить повседневность,

      Которых к Natures mortes влечет игра,

      Интимность, грациозность, задушевность.

      Сезанн не хочет одухотворить

      Их нашим духом, – собственную сущность

      Дать выявить вещам и в них явить

      Материи живую вездесущность.

      И гулкий зов стихии будит в нас

      Сознанье мировой первоосновы.

      Ведь семя жизнь несет в зачатья час

      И в корне мира Дело, а не Слово.

      Утерянное он нашел звено

      Между природой мертвой и живою…

      Как странно мне сознанье мировое

      Того, что я и яблоко – одно.

      Сновидец небывалых снов, Ван-Гог!

      Стою захвачен вихрями-холстами.

      Кто показать с такою силой мог,

      Как жадными несытыми устами

      Подсолнечники желтые, как пламя,

      Пьют солнца раскаленно-белый ток?

      Порою ты, как буйный демагог,

      Вопишь с холста, и краски – бунт и знамя.

      О, красные и синие фанфары,

      О, этот крик, сияющий и ярый,

      О, желтые и алые снопы!

      И это рядом с «комнатой» убогой,

      Где дышит всё гармониею строгой,

      Где тихо всё и всё – не для толпы.

      Какое странное виденье!

      Кругом живет, бурлит Париж,

      Моторов резкое гуденье

      Прорезывает улиц тишь;

      В ушах еще слова чужие

      И блеск толпы чужой в глазах,

      А здесь – не дальняя ль Россия

      И не в тридцатых ли годах?

      Рисунки,