Абраша. Александр Яблонский
что около умывальника, он больше никогда не видел.
Два других раза он проснулся от шепота. И оба раза ничего не понял, но разволновался, особенно в первый раз – он даже испугался, а пугался он редко, так как рос смелым мальчиком, но тогда он подумал, что сердце может выскочить из груди, так оно сильно колотилось. Было темно, и он ничего не видел. Но слышал.
– Сань, не надо.
– Ну, перестань.
– Сань, он услышит.
– Да он спит, как убитый.
– Ой, ну что ты делаешь.
– Возьми в руку. Вот так. Умница.
– Господи, ой…
– Тебе хорошо? Повернись. Вот так.
– О-о-ё…
Мама тихонько, в такт поскрипыванию кровати стонала, видимо, уткнувшись лицом в подушку, и Кока понимал, что папа маму обижает, делает что-то нехорошее, так как он – их единственный и любимый сын не должен это видеть. Он даже хотел вскочить и кинуться маму защищать, но что-то удержало его, и он услышал мамин шепот:
– Еще, еще.
– Прогнись. Вот так. Умница.
– Больше не могу. Я закричу.
– В подушку. В подушку. О… Какая ты сладкая. Подними ногу…
– Ну, давай, давай… В меня. Я так хочу.
Потом папа странно захрипел. Мама тихо вскрикнула. Николенька лежал в ужасе, прекрасно понимая, что пришел конец его счастливой семейной жизни, и завтра мама папу выгонит, потому что нельзя издеваться над человеком, тем более, ночью. Однако наутро – это было воскресенье – выходной день – никто никого не выгнал, наоборот, мама за завтраком улыбалась, глядя в чашку с чаем, и гладила папину руку, что случалось крайне редко, и папа был какой-то расслабленный, спокойный и добрый. Впрочем, он был всегда добрый, только нервный. Днем они пошли гулять в Таврический сад. Потом зашли в мороженицу, и Николенька получил «пваздник» – двести граммов мороженого с сиропом: два шарика черносмородинового, один шарик шоколадного и один – земляничного. Он долго думал, взять ли еще с орехами, но не решился – родители и так сильно потратились на него. Он этого не заслужил. На обратном пути в гастрономе «у Водников» купили двести граммов твердокопченой колбасы – он обожал ее и мог полчаса обсасывать тоненький ломтик, как леденец, сто граммов паюсной икры и бутылку вина с прекрасным названием «Мускатель». Такого пира не было давно.
Через несколько лет, знакомясь со своим телом, он вспомнил ту ночь, тот шепот.
Третий раз он проснулся, потому что у него болел живот. Он уже присел, чтобы направиться к горшку, но услышал свое имя и притаился – горшок мог и подождать.
– У Коки – ушки на макушке.
– Но он ничего не понимает.
– Не понимает, так запоминает и где-нибудь брякнет.
– Боже, так о чем мы говорим?
– Вот именно, – Боже! И зачем ты этого Сергия в дом водишь?
– Да ты что, Тата, спятила? Мне его от дома отваживать? Ты совсем от страха сдурела.
– Это – не страх, Сань. Это – наша жизнь.
Тут Кока сообразил, что речь