Моментальное фото. Сергей Герасимов
черноснежные холмы, смерчи и равнины вечной ядерной зимы. Фу, какой ужас представится.
Фонарика не оказалось и на веранде; она вышла поискать во двор – столы стояли осиротело, Гавганистан лег так, как будто умер и даже запылился. «Гавчик!» – позвала она, но Гавчик не откликнулся, не простив надругательства. На столах было полно вкусных черешен с темно-красным липким блеском, но только не хотелось подходить.
Она вернулась без фонарика в свою, теперь в нашу, комнату. Стас все сидел на стуле как пришитый. Она убила его за это, убила в сослагательном наклонении, потом закрыла дверь, задернула шторы и стала раздеваться. Убитый пошевелился и обратил внимание. Его взгляд был теплым и, как ни странно, она до сих пор стеснялась этого взгляда. Просто я по-настоящему люблю его, а это все осложняет.
– Ты так и будешь сидеть? – спросила она и откинула одеяло. В такой перине можно утонуть. Я любила зарываться в такую в детстве. Или в эту же самую. Я всегда прыгала в нее и пряталась, когда по улице шли цыгане. Цыгане воруют хороших маленьких девочек.
– Нет.
– По тебе незаметно. Принеси мне черешен, ты все равно зря сидишь.
Стас отпоролся от стула, принес черешен в тазике и она стала есть их, не вставая с кровати – сначала так, а потом отвернувшись; переела сегодня, тяжело лежать на левом боку; потом снова увидела звезды под ногами и кистеперые зеркала и пламенного осьминога с яблоком в груди – ей показалось, что настало вчера, но на самом деле уже было завтра и утренняя серость пробивалась между гардинами и утренняя совесть начинала скрестись в душе, и Стас сопел рядом, отвернувшись, и снова хотелось черешен; за стенкой густо храпели, а молодой каштан тихонько скребся в стекло. Пилинь-пилинь-пилинь, – повторяла пташка с таким усердием, будто пилила дрова.
Она заснула снова и увидела во сне щель, трещину, но во сне трещина шла не по полу, а по мягкому светящемуся воздуху, связывавшему ее с ним. Она по-настоящему испугалась во сне, потому что щель расширялась. Она стала звать его, но из щели повалил пар, засверкали электрические разряды; она начала кричать и увидела сквозь клубы, как он отворачивается и уходит замедленной походкой и машет ей кепкой, не оборачиваясь.
Утром Стас был обижен; она попробовала приласкаться, но с первого раза не получилось, тогда она тоже обиделась, встала и подняла мужа. Сейчас встречу кого-нибудь и он скажет: «что-то рано поднялись, голубки».
– Что-то рано поднялись, голубки, – сказала мать.
Мать с отцом собирались жить здесь, в Рыково, еще недели две. Конечно, это не называется медовым месяцем – среди такой толпы.
– В спальне щель на полу, видела? – спросила она.
Мать сходила и посмотрела на щель.
– Дом старый.
– Дом старый.
– Уже трескается не в первый раз, – сказала мать. – Когда я выходила замуж, была точно такая же щель, но в другой комнате.
– А потом? – она вспомнила утренний сон и звонкая пружинка взвелась у виска.
– А потом как-то починили.
– Заставлю своего починить.
– Заставь, заставь, посмотрим, – обрадовалась мать