Ваня, едем в Сталинград. Константин Леонтьев
не похоронка, жди, может и объявится!
Она долго еще рассказывала Ивану о пережитом. О темном, казалось, покинутом жильцами городе, который озаряли мертвыми сумерками осветительные бомбы, о сотканной лучами прожекторов небесной паутине, о сирене, о бьющих прямо с городских площадей зенитках, о зареве пожаров, о страшном предчувствии, когда казалось, что все… вот-вот, и немец будет на улицах Москвы! Она отдала ему фотоальбом, отцовские часы, «все, Ванюшенька, сделала, как просил», да кое-что из мебели, что приберегла вместе с часами на всякий случай: стул, этажерку для книг. Кожаный диван из зала, чтобы было на чем спать, он забрал сам.
Главред столичной газеты, которого заселили с семьей на их место, почтительно помог ему перетащить этот диван, интересовался, что еще надо, предлагал за оставшуюся мебель родителей деньги, настаивал, но Иван отказался. Вечером редактор позвал его ужинать, поставил бутылку и устроил настоящий допрос – выспрашивал о Сталинграде, обещая статьи о героях.
Дружбы, впрочем, у них не получилось. Спустя время, редактор начал исправно писать на Ивана жалобы по поводу его пьянства и шумного поведения. Приходил участковый, видел на гимнастерке Ивана нашивки по ранениям, россыпь медалей, два ордена и ограничивался беседой, в конце которой просил быть тише, не связываться, не трогать «тыловую мышь» и не отрывать милицию от серьезных дел. И дал срок – неделю, чтобы устроиться на работу или учебу. Хватит, отдохнул.
Пил Иван действительно крепко в ту пору. Мать умерла в клинике: сердце остановилось, так и не смогло перемочь гибель дочери и мужа. И была в душе огромная пустота с призраками прошлого, которые продолжали жить в квартире, незаметные другим. Потому и пил он, что невозможно было сидеть в этой тишине и каждый вечер осознавать, что ты остался один. Вскоре его начало выворачивало желание снова оказаться на фронте, который после Курской битвы тронулся и покатился на запад.
Иван ходил в военкомат, убеждал, что нога не болит, и он уже почти не хромает. Два раза ему назначали комиссию, и оба раза браковали. Доктор ставил его лицом к двери, сам отходил к окну и молчал. А потом уверял, что шептал цифры, которые Иван должен был услышать.
– Да Вы громче-то говорите! – возмущался Иван, но доктор непреклонно качал головой и садился к столу писать в карточке отказной приговор.
Потом Ивану неожиданно предложили место в артиллерийском училище имени Красина, которое вернулось в Москву из Миасса, и он ожил, собрался, снова надел военную форму и почти год преподавал курсантам матчасть, делился опытом маскировки, выбора позиции на оборонительных рубежах в полевых и городских условиях.
Когда в середине осени 1944 года Красная Армия вступила на территорию Германии, руководство училища устроило для командиров и преподавателей праздничный обед в клубе. Выпили за Сталина, за Победу. Разговор зашел, между прочим, о том, как теперь должны вести себя на вражеской территории наши войска.
– Разумеется, Красная Армия как армия самого гуманного и передового