Мальчик глотает Вселенную. Трент Далтон
вылезайте и получите то, что вам причитается, а когда все немного успокоятся, я расскажу вам некоторые новости, которые у нас происходят.
– Нахер это, – говорю я. – Мне нужны ответы сейчас.
Лайл ставит деревянное сиденье туалета на место.
– Дай мне знать, когда к тебе снова вернутся хорошие манеры, Илай, – сообщает он и уходит прочь.
Четыре года назад я подумал, что он собирается уйти насовсем. Он стоял возле входной двери с вещмешком, перекинутым через правое плечо. Я вцепился ему в левую руку и откинулся назад, удерживая его всем своим весом, а он потащил меня за собой к выходу.
– Нет, – упрашивал я. – Не уходи, Лайл.
Слезы текли у меня из глаз, заливая и нос, и рот.
– Мне нужно привести себя в порядок, приятель, – сказал он. – Август присмотрит за твоей мамой вместо меня. А ты должен присматривать за Августом, хорошо?
– Нет! – взвыл я. Он повернул голову, и мне показалось, что я смогу остановить его, потому что глаза его были мокрыми, хотя он никогда не плачет. – Нет!
Но затем он прикрикнул на меня: «Пусти меня, Илай!» – и толкнул обратно через дверь, и я упал на линолеумный пол на передней веранде, ободрав кожу с локтей.
– Я люблю тебя, – сказал он. – Я вернусь.
– Ты врешь! – выкрикнул я.
– Я не умею лгать, Илай.
Потом он вышел через переднюю дверь и пошел по дорожке к калитке и дальше, мимо кованого почтового ящика и коричневого кирпичного забора с одним недостающим кирпичом. Я бежал за ним до самой калитки и кричал так громко, что охрип.
– Ты врешь! – кричал я. – Ты врешь! Ты врешь! Ты врешь!
Однако он даже не оглянулся. Он просто продолжал идти.
Но затем он вернулся. Шесть месяцев спустя. Стоял январь, было жарко, и я торчал в переднем дворе – без рубашки, загорелый, зажав большим пальцем садовый шланг, направив к солнцу дугообразную струю, чтобы создать собственную радугу, – и увидел, как он проходит через стену воды. Он открыл переднюю калитку и закрыл ее за собой, а я бросил шланг и побежал к нему. На нем были темно-синие рабочие штаны и темно-синяя джинсовая рабочая рубашка, заляпанная машинным маслом. Лайл выглядел сильным и крепким, и когда он привстал на колено, чтобы быть вровень со мной на дорожке – я подумал, что так он похож на короля Артура и что я никогда за всю свою короткую жизнь не любил другого мужчину больше, чем его. Так что радуги – это Лайл, и пятна смазки – это Лайл, и король Артур – это Лайл. Я бросился на него с такой силой, что он чуть не опрокинулся на спину от моего наскока, потому что я ударил его, как Рэй Прайс, несокрушимый стальной нападающий рвущихся к победе «Параматта Илз». Он засмеялся, и когда я вцепился пальцами в его плечи, чтобы притянуть ближе, – он уткнул лицо в мои волосы и поцеловал меня в макушку; и не знаю, почему я сказал то, что сказал дальше, но все равно сказал это:
– Папа…
Он слегка улыбнулся и выпрямил меня, положив мне руки на плечи, глядя мне в глаза.
– У тебя уже есть отец, приятель, – произнес он. – Но у тебя есть и я.
Через пять дней мама оказалась заперта в комнате Лины и барабанила