Будённовский рубеж. Алексей Филатов
и сказала обращаться, если будет трудно с медикаментами, помогут хоть немного.
Чеченцы объясняли людям, почему пришли, и мы их понимали. Но в то же время я чётко осознавал, что нас захватил враг. Враг, который, во-первых, другой по менталитету, во-вторых, уже полгода воюет. У него психология, характерная для любой войны, и ценности, отличные от ценностей мирной жизни. Наши жизни сейчас зависели от желания врага.
Во второй половине дня Анатолий Михайлов отозвал меня в сторону и сказал: «Анатолий Германович, я хочу подключить телефон в вашем кабинете к телефону в ординаторской и слушать чеченцев. Поможете?» Мы пошли ко мне. Когда Анатолий закончил и сел слушать чеченцев, в кабинет вдруг вошёл Асламбек Большой. «Что это? – крикнул он и подошёл к аппарату. – Что вы делаете?» Я начал бормотать, что мы подключили телефон, чтобы сообщить родственникам, что живы. Что подключили только что, но всё равно ничего не вышло. Он пристально посмотрел на Михайлова. Я напугался, что сейчас Асламбек раскусит Толю, и тогда его расстреляют. Не знаю, поверил он мне или нет, но развернулся и вышел.
По больничному радио начали передавать: при убийстве одного чеченца будет расстреляно десять заложников, при ранении одного чеченца – пять заложников, за сбежавшего врача – десять медработников, за сбежавшего заложника – пять заложников. Немедленному расстрелу при выявлении подлежат милиционеры, лётчики, офицеры, принимавшие участие в боевых действиях, чиновники. А дальше была информация, от которой я вздрогнул: также расстрелу подлежат лица, скрывающие вышеуказанных. Мы с медсёстрами переглянулись.
К тому времени в отделении мы прятали раненого солдата и четырёх милиционеров, из которых двое раненых. Сами они не должны были себя выдать. Я волновался только за милиционера Александра Журавлёва, который мог начать бредить. Неспроста мы положили его одного в маленькую палату.
Наступил полдень, журналисты не появлялись. При мне Басаев позвонил в штаб и спросил, почему их нет. Ему ответили, что журналисты ещё не собраны, и перенесли их приход на два часа. Басаев сказал в трубку, что если договорённость не будет выполнена, они расстреляют пятерых заложников.
В 14 часов журналисты снова не пришли. Басаев перенёс время на 17 часов и предупредил, что это последний раз.
Шёл шестой час. Я курил и смотрел в окно, никаких журналистов не было. Вдруг раздались очереди. Басаев выполнил обещание. В тот момент ко мне подошёл рентген-лаборант Чернышов и сказал, что у входа в подвал нашего корпуса лежат два подростка. Мы подошли к окну, я высунулся и увидел труп мальчишки, школьника. Рядом с нами заколошматили пули – стреляли наши. У меня случилась самая настоящая истерика. С обеих сторон произвол и жестокость, полное безразличие к жизням тысяч людей.
В бешенстве я выскочил в коридор, а там всё объявляли: «За побег заложника – расстрел пяти человек, за побег медика – расстрел десяти». Я побежал по коридору, и вдруг в другом его конце показался Басаев. Он шёл в окружении боевиков, что-то им объяснял и улыбался. Во мне всё поднялось, я встал у них на пути и сказал:
– Зачем