Черное перо серой вороны. Виктор Мануйлов
полицейских правнук Петруша, произведя это слово от «блюстетель порядка», а именно младший сержант Юдинов, едва закончивший девять классов по причине двоек и прогулов, увидев Негрудина, замахал на него руками.
– Чего, Емельяныч, тебе тута надо? Иди домой! Неча тута делать!
– Так я тебя, Степка, и спросил, есть мне чего тут делать или нет, – проворчал Терентий Емельянович, подойдя вплотную к небольшой кучке людей, издалека показавшейся ему толпой. Затем поинтересовался, ни к кому не обращаясь в особенности, будто ни о чем не знал и не догадывался: – Украли что?
– Да вон, – сказал, отступив в сторону и как бы открывая видимость, живущий в соседнем доме слесарь-сантехник с того же ФУ-комбината.
Две женщины в серых комбинезонах, макая валики в ведра с краской, забеливали черные надписи, идущие по гаражам: «Осевок-паскуда! Отдай рабочим заработанные ими деньги! Иначе будет хуже!»
Однако белая краска черные надписи почти не брала.
– Жидковата краска-то, – заметил кто-то не без злорадства. – Тут раз пять-шесть красить придется, чтобы не было видно.
А еще кто-то, весело и озорно:
– Вы, бабоньки, все подряд красьте! А то что же получается? Грязь и ничего больше!
– А нам на все подряд краски не выдали, – ответила одна из бабонек. – Сами докрасите.
По лицам всех присутствующих, даже полицейских, можно было догадаться, что они очень довольны и надписями и результатами покраски.
Глава 6
Гаражи вытянулись в две линии вдоль глубокого оврага, прозванного Гнилым, что вполне соответствовало действительности. По его дну протекал ленивый ручей, заваленный старыми покрышками, ржавым железом, в котором можно было узнать двери от машин, капоты и даже целые кузова, а также банками, бутылками и прочим мусором; сюда же кидали дохлых собак и кошек. Там, где ручей в половодье отвоевал себе пространство пошире, над ним среди зарослей крапивы и осоки в дремотной задумчивости склонялись старые ивы. Овраг со своим содержимым и серые гаражи являли собой удручающее целое, не отделимые друг от друга, как не отделим человек от своей эпохи, с ее достоинствами и недостатками, с ее мерзостями и взлетами высоких чувств и поступков. И будто в укор всему этому, а более всего – человеку, на другой стороне оврага высились могучие дубы, широко раскинув в стороны корявые ветви, и гроздья светло-зеленых желудей ярко светились в лучах закатного солнца на фоне темно-зеленой листвы.
На одном из дубов таились четверо мальчишек лет четырнадцати-пятнадцати. Они сквозь густую листву наблюдали за тем, что происходит между гаражами. Им хорошо видны две женщины в испачканных краской серых комбинезонах, и как они, замазывая надписи, катают валики на длинных ручках по стенам и металлическим дверям, время от времени окуная их в ведра с краской. Видна и часть толпы, и сизые дымки от сигарет, поднимающиеся над нею, и два милиционера… то есть полицейских, стоящих наособицу, то ли следящих за порядком,