Отдел «Массаракш». Антон Первушин
ты шумный, Птицелов. Не кричи, а то мне больно внутри. Выпей лучше чаю. И… и уходи. Ночь уже, упыри вышли на охоту.
– Ну спасибо, – буркнул Птицелов. Потом встрепенулся: – А может, я…
– Уходи-уходи, – Лия вымученно улыбнулась. – И папа тебе рад не будет.
– Но… я…
Зима идет. Не доживет до зимы. Уйду отсюда.
– Ладно. И чаю не попил…
Птицелову сны снились редко. И чаще всего он был им не рад. Лучше бы они не снились вовсе.
Всякий раз Птицелов оказывался в разоренной гвардейцами деревне. Он спешил уйти в лес, но что-то не давало ему это сделать. Он возвращался к могиле и принимался раскапывать ее руками. В голове стучала одна мысль: похоронил мать живой! А ведь положил ее и отца на самое дно! Летели вверх комья земли, ухали ночные птицы, шумел лес. Он копал, копал, копал. Но тел не было – только какой-то мусор: пакеты, мокрый картон, пустые бутылки, объедки, среди которых копошились черви. А потом словно рябь проходила по могиле, Птицелов не успевал ничего понять, как розовая младенческая ручка с тремя похожими на гусеницы пальцами уже сжимала его ладонь…
Но в эту ночь ему приснилось нечто необычное.
Огромное, ярко освещенное помещение. Света столько, что в нем можно потеряться, как в тумане. И отовсюду слышится детский плач. Куда ни поверни голову, куда ни отступи. Никуда не деться.
Затем его позвали.
– Птицелов!
Силуэт Лии мелькнул в световой дымке и канул в никуда.
– Лия!
Дверь вышибли.
А ведь он всегда запирал ее на засов!
Упыри, подумал Птицелов. Своего ружья у него не водилось, для охоты ему каждый раз одалживал Бошку. Поэтому под матрацем Птицелов держал мясницкий тесак – немного ржавый и чуть-чуть гнутый, но острее бритвы.
Спрыгнул с лежанки, выставил тесак перед собой.
Потом медленно положил тесак на пол, выпрямился. Поднял руки.
Дядька Киту целился в него из двустволки. Кривое лицо мутанта было красно и снова как будто собиралось развалиться на половины.
– Где она, Птицелов?
Глава вторая
– Вот здесь он ее ждал! – сказал Бошку, тыча корявым пальцем в траву.
Птицелов наклонился, внимательно осмотрел указанное место, но ничего особенного не заметил, только неглубокие отверстия в земле, вроде тех, что оставляют медведки.
– Не вижу, – пробормотал Птицелов.
– Да вот же, вот! – Бошку присел и стал совать палец в норки медведок. – Его это следы, видишь? На ходулях он, понял?!
– И впрямь, – проговорил Киту. – Ямки через весь пустырь тянутся.
Теперь и Птицелов увидел, что «норок» слишком много. Двумя неровными рядами они огибали оплавленный памятник, тянулись вдоль улицы и исчезали в кустарнике, который рос на обширном пустыре, где раньше был оперный театр. Иногда ямки пересекались едва заметными следами босых ног. Эти отпечатки узеньких, почти детских ступней Птицелов узнал сразу.
– Убью, гада! – прорычал Киту, взводя курки дедовского