Люблю товарищей моих. Борис Гасс
а мы все преем».
Незадолго до этого я прочитал несколько любопытных стихов Евтушенко, и сейчас мне захотелось познакомиться с ним. Вот и попросил я Гоги захватить меня к Евгению.
В номере было набросано, на столе валялись гроздья винограда и яблоки. Евтушенко лежал на застеленной кровати, жевал. Не без игривости он заявил, что полностью перешел на фрукты, даже видеть не хочет мучное. Гоги ехидно улыбнулся, мол, очередная блажь, и сказал: «Ты лучше прочитай нам новые стихи». Но Евгений закапризничал. Нет, он не станет читать стихи, пока наш новый друг Боря не снимет с галстука дурацкую заколку с изображением Юрия Долгорукого. Он ненавидит этого надменного вояку, даже написал об этом.
Я тоже не без кокетства заявил, что сниму, если Женя немедленно прочтет это стихотворение. Он принял условие. Стихотворение называлось «И др.». Вслед за Долгоруким Женя прочитал «Машу», оно мне очень понравилось. (А. Межиров позже утверждал, что «Маша» написана от избытка сил).
Мы спустились в ресторан, сели за столик у окна, заказали легкую закуску и вино. Я вслух пожалел, что не захватил бочонок домашнего вина, недавно подаренный мне соседом. Женя восхитился: «Все же чудо – страна Грузия, вино дарите друг другу бочками». Он вдруг поднялся, подошел к незнакомому мне юноше, обнял его, пригласил подсесть к нам. Тот обещал скоро вернуться, только проводит девушку.
– Это Давид Маркиш, сын известного еврейского поэта, – объяснил нам Женя.
Мы растягивали удовольствие, болтали, шутили. У Гоги случайно упала палочка. Он вообще любил оригинальничать, на этот раз придумал боль в ноге и старательно прихрамывал. Энцефалитный клещ укусил на Севере, жаловался Гоги, хотя всем было известно, что, выбив командировку на Дальний Восток, он преспокойно загорал на черноморском побережье. Женя воспитанно поднял палочку. Гоги подмигнул мне и будто ненароком вновь уронил ее. Женя опять поднял. Гоги потянулся за бутылкой и, конечно, невзначай толкнул палочку локтем. Женя машинально нагнулся и только теперь догадался, что его разыгрывают. Мазурин жестоко захохотал:
– Когда станешь знаменитым, я напишу, как Евг. Евтушенко прислуживал мне.
Решив проучить нас, Женя прочитал явно бальмонтовское стихотворение и принялся доказывать, что это новое слово в русской поэзии. Я напыщенно поддержал его (дурачиться, так до конца) и, поинтересовавшись, не ему ли принадлежит и эта новинка, продекламировал пародию на Бальмонта:
Хочу быть смелым, хочу быть храбрым,
Любви примеры иной явить.
Хочу лобзать я у женщин жабры,
С тигрицей хищной блаженство пить.
Мне опостыли тела людские,
Хочу русалок из бездн морских.
О, прячьте кошек, я весь стихия,
Я сам не властен в страстях своих.
Женя возмутился, позвал официанта, потребовал счет. Я обескуражено – перегнул, переборщил – посмотрел на Гоги. Но тот, хорошо зная Евтушенко, посмеивался в усы. Женя неожиданно быстро угомонился и спокойно сказал:
– А ведь я так и назвал это стихотворение «подражание Бальмонту», значит, удалось.
Он