Горизонты Судьбы (Срезы). Андрей Гаврилов
жизнь – не круассан.
…Легли рубцом на сердце кривотолки
и зависть липкая – без меры и вины.
Они, как загнанные волки,
ломали стёкла хрупкие судьбы.
Они вгрызались хищными клыками
в Надежду, Совесть, Веру и Добро!
И память сжалась узелками,
чтоб сохранить нетреснутым стекло.
Ей удалось сберечь иное —
то, что дороже всех наград:
любовь и небо голубое…
Чему, признаюсь, очень рад.
Как родники у стен аула,
с хрустальной чистотой воды,
всё это – из другого пула,
не терпящего суеты.
С них всё благое начиналось.
В них радость мимолётных встреч.
И в глубине души осталось
всё, чем не смею пренебречь!..
Прими себя таким, как есть
Прими себя таким, как есть:
в овале зеркала успеха,
на пьедестал не стоит лезть,
когда видна в душе прореха.
Сдирая бронзовый налёт,
как кожу раннего загара,
прими судьбы водоворот:
начать попробуй всё сначала…
Презрев соблазн, благую весть
не тиражируй звоном эха;
да поощряя в гневе спесь,
гордыню спрячь внутри доспеха.
И, погружая душу в лесть,
не стой у края мрачной бездны.
Вмиг обнажив клинок за честь,
пронзи тщеславные болезни!
По волнам призрачных утех
не стоит плыть в изнеможеньи:
ведь справедливость не для всех
дарует шансы на спасенье.
Побег
Ещё немного – и потом,
когда толпа с перрона схлынет,
вагон, качаясь в такт с дождём,
вокзал обыденно покинет.
В купе останемся вдвоём:
положим чемодан под полку,
и проводницу позовём,
чтоб принесла судьбы иголку.
Ты вышьешь крестиком стежок,
который свяжет нас навеки,
а дождь подарит нам глоток,
любви, сокрытой в обереги.
И поезд быстро нас умчит —
туда, где зори и рассветы
с дисконтом выдадут, в кредит,
свои счастливые билеты…
Поздние цветы
Люблю я поздние цветы
за их таинственную нежность,
за бесконечную безгрешность,
за жребий выбранной судьбы…
В них нет ни флёра, ни жеманства,
ни искушенья, ни коварства —
нет идеала постоянства…
Есть только скромность красоты!
«Заснежена отдушина…»
Заснежена отдушина,
и мысли как наждак:
в них память отутюжена,
как безупречный фрак.
С годами стали плоскими
вершины и холмы,
и только отголосками
приказы: «В бой!» слышны.
По семь раз в день
я меряю
то, что когда-то влёт
срезал, как фанаберию
на