«В сияньи зари, дню дающей разбег». Григорий Гордусенко
положила его на деревянную лопату (такими ворошат зерно на токах), а сверху листа – три этих экзотических изделия. Подержав чуть-чуть «оладьи» над слабыми углями, мама вынимала лопату из печки, чтоб она не загорелась, давала ей немного остыть – и снова в печь. По мере нагревания аромат от «оладий» шёл… не буду даже соответствующее слово подбирать. Не закачаешься. Но голод брал своё, мы стояли рядом с мамой в нетерпеливом ожидании. И когда она вынула из печи лопату с готовыми «оладьями», мы расхватали их мгновенно и, обжигаясь, буквально проглотили…
ЖИЛА семья в нищенском материальном положении ещё долгое время после войны. Приведу всего один из характерных примеров.
В 1947 году я в положенный срок пошёл учиться в первый класс нашей Семёновской семилетней школы. В её основном здании помещений для всех классов не хватало. Первый и второй классы занимались на другом конце села – в хате под соломенной крышей, хозяева которой выехали на Дальний Восток. Помню, осень была тёплой, и часто устные уроки проводились во дворе, под открытым небом. Мы, ученики, сидели на зелёной траве, а учительница Галина Захаровна Балюк ходила перед нами по этому мягкому «ковру», объясняя тему предмета или слушая наши ответы на домашние задания. Учился я с интересом, даже с какой-то жадностью. И как же плакал, когда в ноябре похолодало, и я больше не смог ходить в школу. А всё из-за того, что не было обувки, не было зимней одежды. Купить эти вещи было не на что. Мама у нас работала одна, а колхозникам в то время денежного вознаграждения за труд не выплачивали. Чтобы семьи могли выжить, учитывали количество выработанных трудодней и отоваривали их натурой – теми продуктами, которые оставались в колхозе после выполнения планов госпоставок. В доме, в хозяйстве нашем не было ничего, что можно было бы продать на рынке, выручить деньги.
Первые дни я не находил себе места. Ведь из-за отсутствия «экипировки» не только в школу не мог ходить, но и погулять на улицу, на свежий воздух выйти не мог, что особенно удручало. Через неделю нашу хату посетил директор школы Леонид Наумович Калиниченко. Говорил маме: «Ваш сын должен учиться. Это требование закона». Мама плакала, объясняла, что нет у неё никакой возможности обуть и одеть меня, тем более – во всё зимнее, дорогое.
А спустя несколько дней я увидел в окно, как открылась калитка и двое направились к дому. Узнал их, кричу маме: «Директор школы и председатель сельсовета идут к нам!» Мама засуетилась: «О, Боже! Ну нет у меня ни копейки в доме. Неужели б не одела, не обула родное дитя». На этот раз директор даже кричал на маму, а председатель Демьян Андреевич Коваленко, её родной брат, мой дядя, увещевал сестру деликатно, с тактом. Но мама ничего поделать не могла, задача для неё была невыполнима. Пообещала, что на будущий год справит мне всё необходимое. А я всю зиму просидел на широком подоконнике, созерцая жизнь через стекло в ограниченном сегменте, очень часто – со слезами на глазах…
В 1948 году я во второй раз пошёл в первый класс – такой вот экзотический второгодник.