Зеркало воды. Сергей Игнатьев
встанет и оботрёт лицо, и лишь потом трогается. Едет медленно, опасливо – даже вниз, под горку. Уна спускается за ним. Выпуклое круглое зеркало – осторожней на поворотах, эй! – отражает нескладную девочку с седыми волосами.
У неё взрослое нервное лицо, словно она постоянно испытывает боль.
Босса Уна обнаруживает у подножья холма, там, где дорога резко виляет вправо. Он выглядит младше, лет пятнадцать-шестнадцать с виду, но в остальном нисколько не изменился, даже белая рубашка так же запятнана кофе. Сидит у дороги, подтянув колени к подбородку, смотрит вдаль.
«Только бы он помнил, – загадывает Уна про себя. – Только бы помнил».
Старенький велосипед аккуратно прислонён к знаку пешеходного перехода, почти невидимого за разросшимися кустами.
– Однажды меня сбил здесь фургон, – внезапно говорит босс. – Я месяц провёл в госпитале, еле выкарабкался, думал о разном: мол, если бы. Но речь не о том. Ты ведь не оставишь меня?
Он смотрит так, что становится ясно: нет, ничего не забыл. Ни сбывшееся, ни несбывшееся. Уна садится рядом, приваливается к нему боком, несмотря на невыносимую жару, и шепчет:
– Никогда-никогда. Никогда, никогда, никогда.
6. Кровь
Некровавых сказок не бывает. Всякая сказка исходит из глубин крови и страха.
Сергей Игнатьев
Корни
(Эра Садовода)
1. Посев
(Общество примечательных господ)
Собирались каждый третий месяц, в пятницу, в библиотечном зале, в загородном особняке у Поэта. Трехэтажное строение затерялось за городской чертой, средь пригородных оврагов и выпасов, средь запущенного парка с увитыми плющом мраморными наядами. Принадлежало оно баронессе Ф., почтенной вдове, ныне доживавшей свой век в Ницце.
На этот раз собрались облегченным составом. Вихри перемен, разбуженные эхом выстрелов в Сараево, а последовавшей взаимной канонадой Больших Игроков доведенные до совершенного исступления, привольно разгуливали по Европе. Выбраться на традиционный съезд удалось немногим.
Но если бы и оказался умозрительный свидетель, заглянувший в высокое окно, в просвете бархатных портьер увидевший собравшихся. Одного вида даже этих немногих, здесь и сейчас, в окружении книжных стеллажей, вокруг широкого стола, хватило бы этому свидетелю, чтобы усомниться в своем здравом рассудке. А после бежать прочь через запущенный парк, на ходу истово крестясь, дурацки подхихикивая и плюя через левое плечо.
Тот, кто звался Поэтом, был одет нарочито казуально. На нем был расшитый тиграми халат, на кудрях сеточка, открывающая аккуратные баки. В одной руке он держал бокал коньяку, в другой – резной мундштук кальяна. Лицо Поэта являло тип той пластичности, что позволяет органично вписаться и в увенчанную цилиндрами публику близ Вестминстера, и в круг заросших бродяг Южной Дакоты (а если солнечные лучи придадут коже кофейного тона – то чувствовать себя «своим» и среди африканского вельда, и в сутолоке тайских притонов, и под сумрачными покровами амазонской