Extensio. Сергей Малицкий
сэндвичей в ближайшем фастфуде, запивая их кофе с молоком и не чувствуя вкуса еды. Купил на развале несколько футболок, десяток пар носков, три смены нижнего белья, странные прозрачные очки в толстой оправе, которые оказались теми самыми визуарами, и кое-какую парфюмерию для поддержания себя в форме, попихав это во всю ту же сумку. Туда же после недолгого раздумья он отправил и странный меч, с удовлетворением услышав его звяканье о сломанную стрелу. Добрел по широкому проспекту, внешне ничем не отличающемуся от какой-нибудь улицы в Бронксе, до ближайшей подземки и долго стоял у помаргивающей огнями схемы, пытаясь осознать масштабы города, если станций на схеме было более ста пятидесяти, но ни одна из них не располагалась ближе пяти мили к другой. Скорее всего, в городе развита автобусная или еще какая сеть, – подумал он.
– Нет, это не Нью-Йорк, – наконец сказал себе Джим, затем нашел справочное окно, в котором переговорил со вполне доброжелательной пожилой черной женщиной, определился со своим ближайшим маршрутом и совершенно без сил опустился в кресло уличного кафе. Только теперь он понял, что последние полтора или два часа бормочет под нос одно и то же – «Это всего лишь игра». И именно в эту секунду он почувствовал, что от ужаса у него немеют губы.
– А что если нет?
Не в том смысле, что вот это все вокруг не игра, а реальность, представленная во всей беспощадной полноте, а в том, что именно это и есть суть его бытия? Потому что если ничего другого у него нет, все разговоры о том, что реально, а что нет, теряют смысл.
Он повернулся к заспанному официанту, который уже третий или четвертый раз спрашивал Джима о чем-то и попросил чашечку эспрессо. Именно она и привела в чувство, потому что кофе оказался паршивым, и Джим не сдержал улыбки. Но не из-за того, что он наконец почувствовал вкус. Просто большая гнусность оттенялась маленькой. Приняв отвратительный кофе, можно было принять что угодно, и Джим, вытянув ноги и расстегнув куртку, стал осматриваться.
Стеклянной стены от кафе у подземки видно не было. Вместо нее поднимались семиэтажные, выстроенные в колониальном стиле дома. В каком-то из открытых окон в ближайшем доме звучала музыка. Точно какое-то танго. Сразу в нескольких окнах сквозняк забавлялся занавесками. У одного из парадных по-испански переругивались две домохозяйки. Садовник в захватанном сомбреро пропалывал клумбу. Рядом в траве играла с мотыльком кошка. Вокруг бездомного, что копался в баке с мусором, расхаживали вороны и голуби. У самого входа в метро, развлекая уходящих под землю, загримированный под Пьеро эквилибрист жонглировал бумажными стаканами для колы, подхватывая их соломинками, которые попадали точно в отверстия в их крышках. Откуда-то расползался навязчивый цветочный аромат.
– Черемуха, – пробормотал Джим, отыскав взглядом покрытое белыми цветами дерево. – Удивительно. Не американская вишня, не Prunus serotina[18], а Prunus padus[19] – черемуха обыкновенная, вполне себе обычная для Европы, но не слишком частая в Америке.
– Prúnus serótina – черумуха поздняя или американская вишня
– Prúnus pádus – черемуха обыкновенная или черемуха кистевая