Исповедь. Блаженный Августин
таким ослеплением, что среди сверстников, с хвастовством рассказывавших о своих дурных поступках, как о каких-нибудь подвигах, и тем более гордившихся ими, чем они были постыднее, мне становилось стыдно, если я отставал от них, так что в этом обществе приходилось краснеть не за пороки, а за добродетель, и потому я пускался на подобные дела не только по пристрастию к ним, но и по соревнованию к удальству и отличию. Что постыднее порока? А я, чтобы избежать стыда, делался порочнее; если же не представлялось мне случая перещеголять приятелей распутством, то я выдумывал то, чего вовсе не бывало со мною, чтобы не показаться в виду других тем презреннее, чем на деле был невиннее, и чтобы непорочности не сочли за пошлость.
Вот с какими спутниками ходил я по путям вавилонским и валялся в грязных нечистотах, как бы в душистых травах и благовонных мазях. А в самой середине этого омута, в котором погрязал я, попирал меня невидимый враг и увлекал меня, потому что я был уклонен в увлечение. И мать моя по плоти, убегавшая из среды Вавилона и только следившая по окраинам его, хотя и увещевала меня к целомудрию, но с другой стороны старалась устроить мою судьбу согласно с желаниями своего мужа, считала вредным и опасным для моей будущности узами супружеской любви смирить и обуздать порывы страстей моих, если уже нельзя было вовсе устранить их. Она боялась, чтобы надежды, подаваемые мною, не были разрушены ранним супружеством; не те надежды, которые возлагала она на Тебя в будущем веке, а надежды на мое в сем веке образование, какое видеть во мне чрезмерно желали и отец и мать: отец, который о Тебе почти ничего не думал, а обо мне ничего, кроме суетного; и мать, которая не только не считала светское образование препятствием к познанию Тебя, но даже полагала, что оно послужит немалому к тому пособием. Так сужу я, припоминая, сколько могу, образ мыслей моих родителей. Таким образом дозволялись мне разного рода удовольствия без всякой сдержанности, разнуздывались во мне различные страсти, и на всем этом ложился мрак, закрывавший от меня, Боже мой, свет истины Твоей; тогда беззаконие и нечестие мое выступало наружу, подобно маслу на поверхности воды.
Глава 4
Закон Твой, Господи, и закон, написанный в сердцах наших, голос которого не в силах заглушить и неправда, конечно, преследует и наказывает воровство. Ибо какой вор равнодушно терпит подобного себе вора? Даже богач не терпит вора, доведенного к тому нищетою.
А я воровал не от бедности, не от крайности, а из презрения к правде и по пристрастию к неправде. Я пускался в воровство таких вещей, каких у меня и гораздо лучших было слишком много. Я воровал не для того, чтобы пользоваться кражею, а находил удовольствие в самом воровстве и грехе. Так, в соседстве с нашим виноградником было дерево груша, вся покрытая плодами, но ни по виду своему, ни по вкусу плодов непривлекательная. И вот я с подобными себе негодными мальчиками отправился туда с тем, чтобы стряхнуть эту грушу и обобрать с нее плоды среди глубокой ночи, а до того времени мы по своему