Россия в концлагере (сборник). Иван Солоневич
семьи возникает еще одна неожиданность – принудительное безбрачие комсомолок: никто замуж не берет – ни партийцы, ни беспартийцы… так и торчи всю свою жизнь какой-нибудь месткомовской девой…
Много есть таких неожиданностей. Я однажды видал даже образцовый колхоз – его председателем был старый трактирщик… Но есть вещи, о которых вообще ничего нельзя узнать. Что мы, например, знаем о таких явлениях социальной гигиены в Советской России, как проституция, алкоголизм, самоубийства? Что знал я до лагеря о «ликвидации детской беспризорности», я – человек, исколесивший всю Россию?..
Я видал, что Москва, Петроград, крупнейшие магистрали «подчищены» от беспризорников, но я знал и то, что эпоха коллективизации и голод последних лет дали новый резкий толчок беспризорности… Но только здесь, в лагере, я узнал, куда девается и как «ликвидируется» беспризорность всех призывов – и эпохи военного коммунизма, тифов, и Гражданской войны, и эпохи ликвидации кулачества как класса, и эпохи коллективизации, и… просто голода, стоящего вне «эпох» и образующего общий более или менее постоянный фон российской жизни…
Так, почти ничего я не знал о великом племени урок, населяющем широкие подполья социалистической страны. Раза два меня обворовывали, но не очень сильно. Обворовывали моих знакомых – иногда очень сильно, а два раза даже с убийством. Потом еще Утесов пел свои «блатные» песенки:
С вапнярского82 кичмана
Сорвались два уркана,
Сорвались два уркана на Одест83…
Вот примерно и все… Так, иногда говорилось, что миллионная армия беспризорников подросла и орудует где-то по тылам социалистического строительства. Но так как, во-первых, об убийствах и грабежах советская пресса не пишет ничего, то данное «социальное явление» для вас существует лишь постольку, поскольку вы с ним сталкиваетесь лично. Вне вашего личного горизонта вы не видите ни краж, ни самоубийств, ни убийств, ни алкоголизма, ни даже концлагерей, поскольку туда не сели вы или ваши родные… И, наконец, так много и так долго грабили и убивали, что и кошелек, и жизнь давно перестали волновать…
И вот передо мною, покуривая мою махорку и густо сплевывая на раскаленную печку, сидит представитель вновь открываемого мною мира – мира профессиональных бандитов, выросшего и вырастающего из великой детской беспризорности…
На нем, этом «представителе», только рваный пиджачишко (рубашка была пропита в тюрьме, как он мне объяснил), причем пиджачишко этот еще недавно был, видимо, достаточно шикарным. От печки пышет жаром, в спину сквозь щели вагона дует ледяной январский ветер, но урке и на жару, и на холод наплевать… Вспоминается анекдот о беспризорнике, которого по ошибке всунули в печь крематория, а дверцы забыли закрыть. Из огненного пекла раздался пропитый голос:
– Закрой, стерьва, дует…
Еще с десяток урок, таких же не то чтобы оборванных, а просто полуодетых, валяются на дырявом промерзлом полу около печки, лениво подбрасывают