Тень Мануила. Анна Бардо
в голову, пока строгий, но бархатистый мужской голос не окликнул меня:
– Простите, с Вами все в порядке?
– Д-д-да, – обернувшись, сказал я, внезапно вырванный этим вопросом из моих мыслей.
– Вы на эти тетради уже несколько минут смотрите, – проговорил он на ломаном английском, ко мне, впрочем, всегда так обращались, уж больно внешность у меня не турецкая. – А мне магазин скоро закрывать…
Я понял намек продавца и молча подошел к кассе, а продавец последовал за мной. Он смотрел на меня немного суровыми черными глазами через половинчатые очки в роговой оправе, спущенные на самый кончик носа, и оттого выглядел сам как букинистическая редкость. Вероятно, он мог бы поведать мне очень многое про вещицы, выставленные в витрине, но я не хотел у него в тот момент ничего спрашивать. У меня в голове уже была своя история.
Я достал кошелек, потом каким-то почти автоматическим движением вытащил одну из копеечных ручек из стакана, стоявшего у кассы, и положил на пачку тетрадей. Продавец молча нажал несколько кнопок на кассе, после чего я подумал еще немного и положил на пачку тетрадей еще несколько ручек: одной здесь точно не отделаешься. Продавец нажал еще несколько кнопок и выжидательно посмотрел на меня.
– Это всё?
Вместо ответа я утвердительно кивнул головой и положил на прилавок купюру в 50 лир, так ни слова и не проронив, потому что был уже слишком увлечен тем, что собирал по кусочкам историю, лежавшую в разных уголках моей памяти.
Забрав покупки и сдачу, я вышел из магазина, и хозяин, проводив меня своим суровым взглядом из-под очков, пошел за мной, чтобы закрыть стеклянную дверь на ключ и повернуть лицом на улицу табличку с надписью «Закрыто».
Стоял душный стамбульский вечер, готовый наполниться протяжно звенящим напоминанием муэдзинов об Аллахе. Над Галатской башней носились стрижи, и, похоже, собиралась гроза, а небо было высоким и едва тронутым розовыми отсветами заходящего над Мраморным морем солнца. Словом, вечер был таким, что фрагментам моих воспоминаний в голове становилось тесно, и они скорее рвались на страницы только что купленных тетрадей, чтобы побыстрее стать историей. Историей, какой я ее себе представляю. И что-то хотелось в ней приукрасить, а что-то опустить, но, если честно, я понимал, что уж кому-кому, а самому себе врать совершенно бесполезно. Поэтому придется все рассказывать как есть – начистоту.
Выйдя из магазина, я перешел узкую мощеную улицу, сел за столик в ближайшей кофейне, нетерпеливо разорвал тонкую пластиковую пленку на тетрадях, снял колпачок с ручки и еще до того, как официант принес мне кофе, еще до того, как напряженное небо разразилось далеким раскатистым грохотом и вначале несмелым дождем, крупными каплями падающим на сухую мостовую, еще до того, как муэдзины, будто бы почувствовав грозу, затянули свой звенящий призыв на вечернюю молитву, я исписал несколько чистых, скрипящих под мягкой гелевой ручкой страниц.
Дождь набирал силу, и вода