ПЬЕР. Герман Мелвилл
Затем от взрыва его благородного сердца плохой ангел канул в небытие, а хороший начал вырисовываться всё яснее и яснее, возвысившись и почти приблизившись к нему, улыбаясь печально, но благожелательно; в то время, как издалека, минуя бесконечные расстояния, замечательные гармонии пробрались к нему в сердце, да так, что каждая вена запульсировала в нем, словно некий небесный свод.
V
«Имя в конце этого письма будет совершенно необычным для тебя. До настоящего времени мое существование было совершенно неизвестно тебе. Это письмо тронет тебя и причинит тебе боль. Я хотела бы уберечь тебя, но не могу. Мое сердце это мой свидетель, который заставляет меня думать, что если бы эти выстраданные строки, передаваемые тебе, могли бы в самой слабой степени сравниться с этими мыслями, то я навсегда отказалась бы от них.
«Пьер Глендиннинг не единственный ребенок твоего отца; в глазах солнца, силы, которая ведет его, я являюсь твоей сестрой; да, Пьер, Изабель называет тебя ее братом – её братом! о, это самое сладкое из слов, о котором я так часто размышляла наедине с собой и едва ли не считала богохульным для такого изгоя, как я, так говорить или думать. Дражайший Пьер, мой брат, дитя моего собственного отца! ты – воплощение ангела, поскольку сможешь перепрыгнуть через все бессердечия и нравы окружающего мира, который назовет тебя глупцом, глупцом, глупцом! И проклянет ли он тебя, если ты уступишь этому небесному импульсу, единственному, что может принудить тебя ответить на долгую тиранию и теперь, наконец, утолить неутолимую тоску моего разорванного сердца? О, брат мой!
«Нет, Пьер Глендиннинг, я буду горда с тобой. Не позволяй моему несчастью погасить во мне благородство, которое я унаследовала наравне с тобой. Ты не должен быть обманут ни моими слезами и моим мучением, ни чем-либо другим, в чем ты будешь раскаиваться в твой самый трезвый час. Не читай далее. Если это подходит тебе, сожги это письмо; так ты избежишь определенности в этих знаниях, которые, если ты теперь воплощение холода и эгоизма, могут после этого в некоторых зрелых суждениях, полных раскаяния, и в несчастливый час, вызвать у тебя острую укоризну. Нет, я не буду, я не буду просить тебя. – О, мой брат, мой дорогой, дорогой Пьер, – помоги мне, прилети ко мне; посмотри, я погибаю без тебя; – печально, печально, – но я замерзаю здесь в огромном, огромном мире; – никакому отцу, никакой матери, никакой сестре, никакому брату, никакому живому существу в ясной человеческой форме я не дорога. Нечего больше, ничего больше, дорогой Пьер, не могу я вынести ради того, чтобы стать изгоем в мире, за который умер дорогой Спаситель. Прилети ко мне, Пьер; – нет, я смогла бы порвать то, что я теперь пишу, – поскольку я порвала столько других листов, написанных для твоих глаз, которые никогда не достигли тебя, потому что из-за своей растерянности я не знала, ни как написать тебе, ни что тебе сказать; и потому снова смотри, как