Мы будем вместе. Письма с той войны. Гавриил Яковлевич Кротов
он протискивается в окоп. Тесно, но теплей. Взаимно жмём друг друга.
– Эх, жизня! – вздыхает Черкасов.
– Друг ты мой Лёня, не плачь, золотко. Брось детскую привычку от мокрых коленок плакать. Пупок не разъест, не бойся.
Барсуков43 мечтательно говорит:
– Лежим мы с вами вот здесь. Клянём жизнь. А когда-то сказки о нас рассказывать будут. Сегодня форсировали Днепр. Видел ты сегодняшнюю картину?
– Нет, браток, не заметил что-то. Билетов не застал. Ваш брат, орденоносцы, расхватали.
Но скоро и он переходит на мечтательный тон, уверяя, что русский солдат всё может. Говорит с восторгом о русском солдате, как о хорошо знакомом, не чувствуя, что это он.
Надо выходить в секрет. Едва согревшееся тело охватывает холод и сырость. И авторы чудной эпопеи жмутся, стараясь согреть тело или сохранить остаток тепла.
Сон смежает веки. Сквозь дремоту представляешь фойе театра, электричество, тепло, красоту и нежность женщин.
Назойливый вой мин разгоняет дремоту. Началась артподготовка. Жди атаки. Снова натянуты нервы, а перед собою видишь стратегические бугры и ждёшь атаки…
(Атака – из очерка «О Трянке»44. )
Утром прибыла пища, взошло солнце, и крайности были не нужны. Жизнь была снова хорошей, только из неё ушёл Чуднов и ещё несколько товарищей – литеры этой сказки, собранные в гранки боевых рядов.
Это не очерк, тем более не что-либо, претендующее на литературность. Ты видишь, что тут почти нет исправлений, а написано под галдёж, песни и шум.
Высылаю тебе вырванный из дневника листок с записью, сделанной в окопе. Посылаю тебе в подтверждение мыслей об образовании. Эти мысли возникли не в Москве.
Такие записи я делал в период боёв, большинство их погибло, теперь буду посылать тебе, но надеюсь, мы встретимся раньше, чем появятся новые записи.
Скоро придёт почта. Будет ли письмо? Я даже передоверил работу, чтоб застать её приход первым.
Глава 3—3. Жду каждый день хотя бы маленькой открыточки
Проходя по улицам, я видел плоды работы
24.4.44
Испытания45.
Я помню эти дни так чётко, словно это было вчера.
Широкие улицы промхоза, обсаженные пирамидальными тополями. Красивые дома «нового типа». Школьный двор, куда я любил приходить с первыми лучами зари. Дорожки, усыпанные гравием, обложенные углами кирпичных половинок, которые дети разыскивали неизвестно где, любовно украшая дорожки метр за метром. Изумрудная зелень джерика (дёрн), кусты шиповника, покрытого хлопьями цветов. Вот громадный куст, привезённый осенью на тележке учеником Гриненко, выкопавшем его со всей корневой системой, так что куст почти не болел и распустился пышным букетом. 24 куста таких роз. Вокруг здания школы разбиты газоны, рассаду цветов выращивали девочки. Посредине двора круглая скамейка вокруг белой акации. За школой – беседка, обвитая хмелем. Спортплощадка, которую
Степан Барсуков – вымышленный персонаж, под которым скрывается сам автор. В дальнейшем, видимо, использовался также для авторства писем, отправлявшихся иногда обычной почтой (не полевой), чтобы избежать цензуры.
Не сохранился.
Так раньше назывались экзамены.