Объекты в зеркале заднего вида. Олег Дивов
который не лечится. Хотя Дон Маклелланд, если верить заводским легендам, исцелял нерусский стафф от вредных привычек и дурных манер одним ласковым взглядом, под которым пиндосы становились как шелковые и проникались любовью к пролетариату… А нас, кандидатов в сборщики, форменным образом натаскивали на уважение к себе и к заводу. Как приучали выполнять операции, так же приучали к высокой самооценке. И чем легче шла работа, тем легче мы верили в себя и компанию. Ты хороший, напарник у тебя хороший, с мастером вам повезло вообще, менеджера прислали из самой Америки самого компетентного, а машины мы делаем, ну скажем скромно, без пафоса – лучше всех. Охрана бдит, обед готовится, полы блестят, унитазы сверкают, зарплата самая высокая в регионе, ну чистый коммунизм. Ура, товарищи.
Черт побери, ведь так и было.
Кстати, интересный момент, только сейчас я сообразил: ведь в «учебке» никто не нарушал технологию, не ругал пиндосов и уж точно не жаловался на жизнь.
Много позже в курилке один из мастеров обмолвился про удивительную атмосферу «учебки»: вот так оно было при Дональде на всем заводе… И осекся. Но народ понял намек. «Учебка» сохранилась в том же виде, как при Доне Маклелланде. Задачи ее не изменились, команду не перетряхивали, вот она и не испортилась. Даже стала лучше: отсев кандидатов снижался год от года. Так насобачились мотивировать русского человека, что из последнего раздолбая могли сделать приличного сборщика. Точнее, раздолбай сам из кожи вон лез, чтобы соответствовать корпоративному стандарту.
Об учебном центре мы с Кеном знали мало, а о порядках там – и того меньше. Михалыч просто не сумел объяснить, каково это – когда тебя берут в оборот и начинают плотно тобой заниматься. А Джейн, со свойственным ей инженерным взглядом на все хорошее, рекомендовала нам из своего институтского далека только ежедневную гигиеническую процедуру: ощупывать уши и снимать с них лапшу.
Я лапшу-то стряхивал, но все равно было здорово. Особенно после армии, где любого по умолчанию держат за бестолковое дитя, от которого только и жди, что оно случайно застрелится и тогда всех накажут. Офицеры в этом смысле сами были чистые дети: ничего они так не боялись, как взбучки от старших начальников. Понятное дело: вот выгонят тебя, тридцатилетнего капитана, из армии – и куда идти? Считай, жизнь заново начинать, с чистого листа переписывать…
А с завода вылетишь – не трагедия.
Это я так думал, пока всерьез не прикипел к работе сборщика, которая, считается, для тупых.
Оказалось, настоящие тупые долго не выдерживают: дуреют окончательно и теряют способность выполнять даже простейшие операции. Вдруг у них все из рук валится. И тогда они уходят, непременно сказав на прощанье, что конвейер – только для тупых и вообще настоящему мужику на заводе делать нечего.
Оказалось, целый набор волевых качеств нужен для рабочей профессии.
Чтобы мы ее оценили по достоинству, нас обрабатывали с первого дня.
В учебном цеху нас встретили, как