Жрецы и жертвы холокоста. История вопроса. Станислав Куняев
в эпицентре всех социальных и национальных веяний – русских, советских, еврейских, попытался в этом стихотворении внятно выразить всю сложность еврейской судьбы. Он бесстрашно принимает (или, по крайней мере, не отвергает) упреки мировой и русской истории, когда перечисляет действительные пороки еврейства: «они солдаты плохие», «люди лихие», «Абрам торгует в рабкоопе», «евреев не убивало – все воротились живы»… Это – почти набор антисемитских обвинений – анекдотов, наветов, слухов, сплетен… Но честный поэт Слуцкий не возмущается, не кричит в истерике: «антисемитизм!», «черносотенство!», он со спокойной усталостью как бы соглашается, что нет дыма без огня, что в этих антисемитских упреках есть некая страшная и трагичная для евреев и для него правда: «Но мне никуда не деться от крика: «Евреи! евреи!» Он почти соглашается с тем, что есть для этого тотального осуждения причина, поскольку очень уж непохожи евреи на все другие ветви человечества. «Ношу в себе, словно заразу, эту особую расу» – с мужеством отчаяния признает он, что раса – «особая», но одновременно поэт понимает, что мир несправедлив, обвиняя поголовно в «особом расизме» всех евреев.
Вот он сам. Его душа, распахнутая в стихах. Его судьба, непохожая на судьбу «Абрама», торгующего во время войны в рабкоопе; непохожая на судьбу евреев, укрывшихся в тылу, на судьбу евреев, которые и «люди лихие», и «солдаты плохие», не похожа на судьбу чуть ли не всей «особой расы». «Не воровавший ни разу не торговавший ни разу» – но почему мир не хочет видеть этой его единоличной искупительной честности, его офицерской мужественности, его, в конце концов, советского патриотизма? А сколько горестной иронии в последних строчках: «пуля меня миновала» – для чего? – для дальнейшей жизни после войны?! – да нет, все гораздо сложнее, для того, чтобы «навет» на еврейство был абсолютным, безо всякого исключения:
чтоб говорилось не лживо:
евреев – не убивало,
все воротились живы.
Даже его личная удача – остался жив – ложится на антисемитские весы истории, потому что мир убежден в порочности «особой расы», «избранного народа». А это уже разговор с судьбой, вымаливание милости у немилосердного, страшного и карающего Бога евреев Ягве. Моление, похожее на моление Авраама о том, чтобы ревнивый Бог Израиля простил утонувшие в грехах и непослушании ветхозаветные города Содом и Гоморру, поскольку в них все-таки есть среди тысяч, достойных только «заклятия», несколько праведников. «И подошел Авраам и сказал: может быть, есть в этом городе пятьдесят праведников? Неужели Ты погубишь и не пощадишь места сего ради пятидесяти праведников в нем? Не может быть, чтобы ты погубил праведного с нечестивым… Судия всей земли поступит ли неправосудно?» (Бытие, 18).
Поэт возвращает нас к спору, длящемуся сорок веков, начало которому было положено в мошенническом и трогательном молении Авраама, чтобы грозный Ягве помиловал ради горстки праведников целый город грешников.
Свято место пусто не бывает. И недаром Борис Слуцкий, выросший в эпоху воинствующего атеизма, вспомнив отринутого историей ветхозаветного Бога, поставил на его место другой, более понятный образ:
Мы все