Четыре с лишним года. Военный дневник. Олег Рябов
белым покрывалом. А пока вокруг всё чисто и красиво. Только на душе тяжело из-за того, что радиосвязь работает из рук вон плохо. Станциям по 6–7 лет, какой-то хлам, рухлядь. А я обязан сделать так, чтобы они работали и в мороз, и в дождь.
Я здесь довольно-таки часто не умываюсь, подолгу не бреюсь, но вроде не старею. А вообще здесь быстро стареют. Да, артиллеристам ещё хорошо тем, что часто приходится есть конину.
Я пишу очень часто, но не знаю, получаете ли вы мои письма. Тася, я разрешаю читать их всем, и скажи Лёле, что ему писать я отдельно не буду, чтобы не повторяться. Ведь это условности – на чей адрес они пишутся.
Второй день идет снег, пурга. Самолёты почти не летают, и как-то легко; нет того напряжения. Конечно, смешно думать, что в тебя попадёт бомба с самолета, но состояние целый день напряжённое. На днях было так: мы ехали на санях по большой поляне, когда из-за леса вынырнули два белых бомбардировщика. Представьте себе: яхта, сильный ветер, беляки и предельный крен, на реке очень холодно и все прижимаются к борту. Так вот – один бомбардировщик развернулся сзади саней, чуть-чуть не задевая снег крылом, даже стало видно верхние плоскости крыльев. Мы, как на яхте, прижались к санкам, было страшно и притягательно смотреть; длинная очередь из пулемёта, и они скрылись за ёлками.
Успел я прочувствовать и что такое бомбы: недавно две разорвались у самой хаты, одна в двух метрах – так не только рамы, но и ставни вылетели со своих мест. Я в это время стоял у окна, заколоченного палаткой и соломой; меня всем этим хламом и накрыло, а у другого окна сидел старший сержант, так ему стёкла брызнули прямо в лицо и всего искромсали, пришлось везти в медсанбат.
Но вообще все эти бомбардировки больше психологически действуют на людей. Нужна большая выдержка и самообладание, чтобы сдержать себя; люди в это время начинают метаться и заражают паникой других. Культурные люди обладают, все-таки, большей выдержкой.
Вчера на нашем наблюдательном пункте был командир дивизии; он залез на чердак маленького домика и долго глядел в стереотрубу на этот полуразрушенный Холм. Его несколько раз просили сойти в укрытие, так как кругом пикировали самолёты и бросали бомбы. Когда комдив уже спустился с чердака и стоял у стола, один из самолётов дал очередь зажигательными пулями; одна попала ему в ключицу и застряла где-то под лопаткой. В очень тяжёлом состоянии его сегодня отправили на самолёте в Москву.
Пока нас беспокоят только обстрелы с самолётов, ибо артиллерии у немцев в Холме нет.
Некоторые решили, что мне очень тошно, раз уж я упрашиваю, чтобы они писали. Так, во-первых, мне не тошно, а делом своим я и здесь доволен. Это, вероятно, «дурной» характер, как когда-то говорил Легостин. Да, мне почему-то своя работа всегда нравилась, и когда я лазил по столбам, и когда дежурил на подстанциях, и когда ремонтировал моторы, и когда работал инженером.
А если я иногда пишу, что хочется увидеть Горький и некоторых людей, так это не потому, что мне стало тошно. Я написал всем-всем, и больше просьб моих не дождётесь!
Ещё не было ни